В холле железнодорожного вокзала Райту показалось, что в толпе промелькнул Стакен: он, согнув плечи, шел по лестнице. Райт пригляделся — не ошибся ли он? Нет, эта старческая походка была ему хорошо знакома. «Стакен? с чего бы?» — подумал Райт, отдавая распоряжения носильщику.

Перед спальным вагоном Райт вдруг снова увидел Стакена: могло показаться, что старик за кем-то следит. Он с такой силой опирался на трость, будто хотел вдавить ее в камень перрона — и сам словно окаменел в своем грубом старомодном пальто и шарфе вокруг шеи. Стакен смотрел пристально и строго; приподнял шляпу и раздвинул губы, здороваясь:

— Я пришел, дорогой Райт, пожелать вам….

Слово «пожелать» прозвучало растянуто, злобно и чуть ли не насмешливо.

— Я пришел пожелать вам счастливого пути и попрощаться с вами…

— Моя жена — профессор Стакен, — представил их Райт, когда приблизилась Мэри.

На старческих губах появилась улыбка:

— Актриса? Поэтесса? — и задержал ее руку в своей. — Ваш муж очень любит женскую поэзию…

Мэри высвободила руку, пытливо и смущенно взглянула на мужа.

— Не забудьте расспросить мужа о египетской любовной поэзии, особенно об одной рукописи.

Это уже, несомненно, была насмешка, к тому же злобная..

— Профессор имеет в виду замечательное художественное произведение, которое он счел нужным уничтожить, — ответил Райт и взял Мэри за руку, словно стремясь ее защитить.

— Извините, господин профессор, нам пора с вами попрощаться, — и повернулся к дверце вагона.

Стакен вытащил из кармана конверт и протянул письмо Райту.

— Пожалуйста, передайте это письмо директору музея в Каире, — и отступил от вагона, уходя от прощального рукопожатия.

Кондуктор крикнул: «Прошу садиться!» Райт показался в окне вагона.

Стакен стоял перед ним, как каменная статуя. Одну ногу выдвинул вперед, руку опустил, в другой держал трость, сжимая ее посередине и прижав к груди. Несколько разряженных дам и франтоватых молодых людей сопровождали кого-то к вагону. Стакен маячил среди них грязным пятном. Стоял, как унылая руина, не замечая ничего вокруг. Его взгляд остановился на Райте, который застыл за окном, прижимая к стеклу ладони, как зачарованный. Утонул в бездне глаз своего учителя. Вагон двинулся с места. Стакен провожал его глазами, впившись в неподвижный силуэт Райта за окном. Когда Стакен скрылся из глаз, Райт, пошатываясь, подошел к дивану и бессильно упал на свое место.

— Что за странный человек этот Стакен… Как ты считаешь? — спросила Мэри.

Ландсберг получил письмо с египетской маркой. От Мэри из Каира. Его особенно заинтересовал один отрывок из ее рассказа:

«…Не будь при мне моего Робби, я впала бы в отчаяние. Египет — самое скучное и самое серое место в мире. Он хорош только на картинках. Арабы — невозможный народ: крикливые, назойливые и вонючие. Пирамиды — огромные кучи камней; мне достаточно фотографий. Не понимаю Робби. Целые дни просиживает в музее, часто ездит с одним знакомым англичанином на раскопки и говорит, что должен найти какую-то гробницу. Он накупил здесь много всяких диковин, и наша комната буквально ломится от древностей. Хорошо, что я недавно велела перенести их в кабинет Робби. Но это вряд ли поможет, и вскоре они заполнят оба номера. Представляешь себе, как он страдал, когда был вынужден помогать мне наводить порядок? Но я не сержусь на него — он очень милый. Я мечтаю о Берлине и стараюсь уговорить Робби вернуться как можно скорее…»

Далее Мэри упоминала достопримечательности, которые они успели осмотреть вместе или поодиночке.

В Египте Райт весь отдался новым впечатлениям. Вероятно, все то, что он в избытке впитал за годы научной работы, сказалось на его образе мысли и картины жизни Древнего Египта с поразительной отчетливостью врезались в его чуткую память. Во всяком случае, исторические памятники, которые с таким любопытством осматривают путешественники, были Райту слишком хорошо знакомы, и он не хотел тратить на них время.

При первой же встрече с директором музея он проявил поразительное знание египетской жизни и обычаев. Директор, прочитав письмо Стакена, принял Райта необыкновенно радушно и говорил с ним открыто, как с посвященным в великую тайну. Он даже показал гостю незавершенный проект, касавшийся реставрации недавно раскопанного маленького святилища.

Райт схватился за карандаш и начал набрасывать на листке бумаги план здания. На минуту задумался, будто вспоминая что-то забытое. Его набросок существенно отличался от чертежа директора, который был удивлен самоуверенностью молодого исследователя. Последовал короткий спор, в ходе которого Райт с полным спокойствием привел самые убедительные доказательства и опроверг все аргументы директора. Он говорил с убежденностью очевидца. Фотографии, которыми директор пытался подкрепить свои доводы, Райт сумел сложить в такое гармоничное целое, что возразить было нечего.

«Этот юноша далеко пойдет», — подумал директор, распрощавшись с Райтом.

Райт и впрямь был молод, а когда воодушевлялся, выглядел еще моложе.

Их дальнейшие беседы окончательно приняли дружеский характер. Директор избрал теперь более осторожную тактику. В ответ на ловко поставленные вопросы он получал от Райта подробные разъяснения и затем немного дополнял их, благодаря чему создавалось впечатление, что он писал о вещах, прекрасно ему известных. Райт не замечал этих уловок и охотно разрешал затруднения директора, ничуть не претендуя на авторские права.

Одна из таких бесед с директором едва не завершилась неприятной стычкой. В этом разговоре принимал участие и третий собеседник — лорд Карнарвон, недавно вернувшийся в Каир.

Лорд рассказывал о своих сенсационных раскопках. Не скрывая удовольствия коллекционера, показывал фотографии. Его находки бесспорно превосходили все найденное до сих пор; среди них были изысканные произведения великих неизвестных мастеров.

Директор говорил осторожно и воздерживался от осуждения. Но наконец, покраснев, он с некоторым волнением сказал:

— Я не понимаю вашего пристрастия к осквернению могил. Повседневная жизнь египтян нам хорошо известна, и на основании этого мы можем воссоздать картину их духовной жизни. Зачем же еще и вторгаться в их гробницы..? Вы первым, — обратился он к лорду, — начали бы протестовать, оскверни кто-либо почитаемые вами как святыню гробницы в Вестминстере или вздумай раскопать могилы ваших уважаемых предков, как вы поступаете с египтянами. Я не сомневаюсь, что коллекционер или обыкновенный смертный может найти там немало интересного для себя. Ваш род стал частью истории Англии и упоминается у многих знаменитых авторов. Но вы позволили бы сделать хотя бы один снимок с бренных останков одного из ваших славных предков и опубликовать его в иллюстрированных журналах по всему миру? А в Египте это позволительно — наши мертвые, дескать, стали достоянием истории… Не подумайте, что я втайне интригую против вас. Нет, я говорю открыто — я приму все меры к тому, чтобы помешать вам тревожить покой умерших.

— Благодарю за откровенность. Я всегда предпочитаю знать врага в лицо. Я не откажусь от поисков вещей, которые, по моему мнению, грешно было бы оставить в земле. Перед нами открывается новый мир. Старые, забытые нами традиции должны снова возродиться. Наша художественная культура, траченная мраморами из высохшего эллинского источника — погибает! Египет таит в себе красоту, остававшуюся в забвении тысячи лет. Сокровищ его хватит на много поколений. Сегодняшняя купеческо-меркантильная эпоха обязана измениться. Духовные богатства Египта лежат как капитал, который неуклонно рос за счет процентов, и неудивительно, что нас ошеломляют все новые и неожиданные открытия. Добыть как можно больше этих богатств я считаю задачей всей своей жизни. Только незначительная их часть представлена в наших музеях. Но важнее всего не статуи, не папирусы, а те мелочи, в которых проявляется любовь к жизни и понимание красоты, тот свойственный Египту дух, что так близок и понятен нам, ибо мы уже по горло насытились эллинизмом и начинаем отходить от него!