Питер был вне себя от возмущения.

— Что случилось? — спросил он резко.

— Этот дурак хотел меня поцеловать! — сказала она просто. — И я — я дала волю рукам, совсем как мама!

И все-таки она бросила на брата один из тех робких, пугливых взглядов, которые он замечал и раньше, и стала что-то накручивать на палец с застенчиво-смущенным видом, который совсем не вязался с мужской независимостью ее тона.

— Ведь ты же могла его убить, — сердито бросил Питер.

— Может быть! Должна я была убить его, Питер? — спросила она беспокойно, но с той же обаятельной робкой улыбкой. Не будь она его сестра, он бы решил, что она прямо красавица.

— И без того, — сказал он порывисто, — ты устроила ужасный скандал.

— Ведь он не станет об этом говорить? — боязливо спросила Дженни, все еще продолжая крутить что-то вокруг пальца.

Брат ничего не ответил; может быть, этот адвокат и в самом деле любит ее и будет хранить тайну! Но Питер был раздражен, а в непрерывном движении ее пальцев было что-то маниакальное.

— Что это у тебя? — раздраженно спросил он.

Она со смехом встряхнула чем-то в воздухе.

— Только прядь его волос, — весело ответила она, — но я ее не отрезала!

— Брось это и поехали! — сказал он сердито.

Но она засунула белокурый локон за пояс и покачала головой. Питер двинулся в путь, а Дженни повернула свою лошадь и понеслась прочь, и только смеялась, видя, что он гонится за ней. Она ездила лучше, чем он, и легко ускользала, когда он подъезжал слишком близко. Так они въехали в город гораздо раньше своих спутников. Дженни намного обогнала брата: она уже успела слезть с лошади и с детским ликованием спрятала свой трофей, прежде чем Питер подъехал к дому.

Она была права, когда сказала, что ее злополучный кавалер не станет ни о чем рассказывать, и происшествие сошло за случайность. Но Питер не мог не замечать, что сестра в значительной степени разделяет его непопулярность. Почтенные дамы в Эзерли считали ее легкомысленной и назойливее, чем когда-либо припоминали дурные привычки ее матери. В том, что со временем она будет пить, они нисколько не сомневались. Ее манера танцевать считалась возмутительной по своей неограниченной свободе, а робкие девицы, у которых она отбила поклонников, считали ее необыкновенную выносливость чисто мужским качеством. Она, в свою очередь, относилась свысока к этим кисейным барышням и не скрывала своего презрения к их интересам. Она признавала только общество мужчин и обращалась с ними с бесстрашной и в то же время презрительной фамильярностью. Питер понял, что противиться сестре бесполезно; мисс Эзерли, казалось, не поощряла возобновление ухаживаний молодого адвоката, хотя было ясно, что он все еще увлечен; не стремилась она и привлекать внимание других. Ему надо уехать, и ее придется взять с собой. Правда, казалось нелепым, что тридцатилетней женщине с мужским характером нужен сопровождающий в лице брата одних с ней лет, но Питер хорошо знал это странное сочетание детского неведения с гордой независимостью амазонки. Он отдал необходимые распоряжения на время своего отсутствия, года на три-четыре, и уехал вместе с сестрой. Белокурый адвокат пришел в контору дилижансов проводить их. Питер не мог заметить даже намека на какую-то симпатию в непринужденном прощании Дженни с ее несчастным поклонником. В Нью-Йорке они, однако, решили, что Дженни останется у новых знакомых, с которыми они подружились в дороге, а если захочет, то сможет потом приехать в Европу и встретиться с братом в Лондоне.

Освободившись таким образом от сестры, Питер Эзерли из Эзерли начал заветные поиски других, более отдаленных родственников.

Питер Эзерли уже четыре месяца жил в Англии, но впервые он ясно осознал это однажды летом, когда его экипаж катился по прекрасной дороге от станции Нонингсби к Эшли Грейндж.

За эти четыре месяца он советовался со сведущими людьми, изучал архивы, заходил в Коллегию геральдии, писал письма и кое с кем подружился. Богатый американец, выясняющий свое генеалогическое древо, даже в те дни не был новинкой в Лондоне, но в поведении Питера было что-то оригинальное и наивное, а сам он был так не по-американски серьезен и сдержан, что возбуждал общий интерес. В нем узнавали иностранца, но его национальность повсюду вызывала сомнения. Вначале это его больно задевало, но постепенно он примирился с этим. Как раз к этому времени его английские знакомые отказались от своей сдержанности и осторожности перед еще более молчаливым меланхоликом-американцем и сами стали осыпать его вопросами. Теперь поиски родственников были восприняты как свидетельство его благородства. Предложения о помощи посыпались со всех сторон.

В этих условиях сэр Эдуард Эшли оказался в весьма затруднительном положении, когда однажды утром сидел со своим семейным поверенным в библиотеке Эшли Грейндж.

— Гм, и вы говорите, что его поиски не преследуют никакой иной цели? — спросил сэр Эдуард.

— Решительно никакой, — ответил поверенный, — он готов даже подписать отречение от любых прав, которые мог бы получить в результате своих поисков. Это совершенно исключительный случай — но он, по-видимому, человек богатый и вполне в состоянии удовлетворять свои невинные капризы.

— А вы в самом деле уверены, что он сын Филиппа?

— Совершенно. Это ясно из бумаг, которые он мне предъявил. Конечно, я ему сказал, что, даже если ему удастся установить законность брака его родителей, он не может ни на что рассчитывать в качестве ближайшего родственника, ибо у вас есть собственные дети. По-видимому, он это уже знал и подтвердил, что его единственное желание — самому узнать правду.

— Наверно, он хочет доказать свое родство с нами, чтобы получить доступ в общество.

— Не думаю, — сухо возразил поверенный. — Я предложил ему поговорить с вами, но он, кажется, считает, что в этом нет никакой необходимости, если я смогу дать ему нужные сведения.

— Ах, вот оно что! — быстро ответил сэр Эдуард. — Пригласим-ка мы его сюда. Леди Эзерли может даже позвать кое-кого из знакомых посмотреть на него. Он... Гм! Каков он из себя? Наверно, обыкновенный американец?

— Совсем нет! Типичный иностранец — смуглый и похож скорее на итальянца. Никакого сходства с мистером Филиппом, — сказал поверенный, взглянув на портрет белокурого ребенка, ласкающего борзую собаку под вязами Эшли-парка.

— А! Да, да! Вероятно, его мать была южная креолка или мулатка, — произнес сэр Эдуард со снисходительностью англичанина к причудам людей другой национальности. — Говорят, эти женщины довольно привлекательны.

— Думаю, что вы хорошо сделаете, если будете с ним вежливы, — заметил поверенный. — Он интересуется своим происхождением, он богат и, видимо, только тем и озабочен, чтобы поднять престиж своего рода. Вам надо познакомиться с ним. Теперь насчет этих закладных на Эпплби Фарм, если бы вы могли…

— Да, — прервал его сэр Эдуард, — мы пригласим его сюда, и вы тоже приходите.

Поверенный поклонился.

- Между прочим, — продолжал сэр Эдуард, — ведь там была еще девушка? По-моему, у него есть сестра.

— Да, но он оставил ее в Америке.

— Ну, что ж, очень хорошо! Да, конечно! Мы пригласив лорда Грейшота, сэра Роджера и старую леди Эвертон — она-то уж знает все про сэра Эшли и про его семью. Да, кстати, он молодой или пожилой?

— Ему лет тридцать, сэр Эдуард.

— Хорошо. Мы пригласим леди Элфриду из Тауэрса.

Знай Питер обо всех этих приготовлениях, он, вероятно, сразу же после посещения старой церкви в Эшли-парке (ему сказали, что здесь покоятся его предки) вернулся бы назад в Нонингсби. Эти четыре месяца приучили его к мысли, что он иностранец и не имеет ничего общего со всем здешним. Он мог заметить некоторое сходство в обычаях и привычках этих людей и тех, которых он знал на Западе и на берегу Атлантического океана, но не с собой. Он полагал, что испытает прилив родственных чувств, а ощущал себя еще более чужим, чем на Западе. Он принял приглашение ныне здравствующего Эзерли ради Эзерли, давно умерших и забытых. Когда среди зелени парка выросло большое увитое плющом четырехугольное каменное здание, Питер с тоской обратил свой взор на квадратную башенку, которая выглядывала из гущи придорожных тисов. Когда экипаж подкатил к резной арке, под которой прошло не одно поколение рода Эзерли, Питер не мог поверить, чтобы кто-нибудь из его родных проходил здесь раньше. Вступив в этот огромный дом, он почувствовал себя пленником. Он долго блуждал по длинным коридорам, пока добрался до своей комнаты. Даже величественные деревья за окнами казались ему совсем не похожими на те, которые он видел раньше.