Хотя нельзя не признать, что подобная «обоснованность» «необходимостью» представляется весьма и весьма сомнительной, если не сказать – грубейшим допущением.

5.3123 Кроме того, нельзя не заметить существенной разницы в том случае, когда я подыскиваю означающее [высказывание] к означаемому [суждению] ([исходное высказывание]), и в том случае, когда я пытаюсь найти какое-либо означаемое [суждение] к наличествующему уже в моей лингвистической картине мира означающему [высказыванию] ([производное высказывание]), зачастую – мнимо-означающему, которое может порождать моя лингвистическая картина мира, удерживая свою иерархическую сеть [контекст означающих] в «состоянии равновесия».

В первом случае, по крайней мере, существует суждение [континуум существования], однако, то высказывание [компиляция означающих], которое будет «представлять» это суждение, может, уступая требованиям иерархической сети моей лингвистической картины мира, «извратить» его до неузнаваемости.

Во втором же случае, где не означаемое [суждение] означается [высказывание], а наоборот: означающему [высказыванию] подыскивается означаемое [суждение], происходит откровенная «подтасовка фактов».

Таким образом, в обоих представленных случаях трудно говорить о какой-либо достоверности (а говорить о разной степени недостоверности не хочется, это выглядело бы слишком абсурдно). Однако, и при формулировании исходных высказываний, и при формулировании приходящих высказываний, я мотивируюсь страхом [суждением] неопределенности, и этот страх [суждение] фактически «цементирует» (как и положено всякому суждению [контакт моей схемы мира и моей схемы меня]) любое мое высказывание, для толкования которого тенденциозно подбираются необходимые означающие и высказывания, наличествующие в моей лингвистической картине мира [контекст означающих].

5.313 Таким образом, нельзя признать, что моя лингвистическая картина мира [компиляции означающих] в достаточной мере чувствительна к моим суждениям [контактам моей схемы меня и моей схемы мира], т. е. к изменчивому континууму существования.

5.3131 Действительно, означенный, я [предмет] нуждаюсь в неких «ориентирах» моей лингвистической картины мира.

Однако, она сама [моя лингвистическая картина мира], хотя и определяется моим континуумом существования [суждениями], не имеет никаких определенных критериев («ограничивающих» или «организующих» ее «принципов», кроме собственной иерархии означающих и их компиляций, а также условностей), позволяющих определить реальную значимость того или иного моего суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня].

Кроме того, моя лингвистическая картина мира [компиляции означающих] сама опосредованно влияет на мой континуум существования производными высказываниями и суждениями (так что степень определяющего влияния на нее континуума существования, мягко говоря, относительна), а потому эти мои «ориентиры» абсолютно несостоятельны.

5.3132 При этом, именно мои высказывания [компиляции означающих] и диктуют мне необходимость того или иного поведения, означенный, я [предмет] ориентируюсь именно на эти императивы, оказываясь, таким образом, нечувствительным к собственным суждениям [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].

(Соображение: мои желания относятся континууму существования [суждение, контакты моей схемы мира и моей схемы меня], но того ли я хочу, когда хочу что-либо (или мне кажется, что хочу), если учесть, что императивы моего поведения детерминированы моей лингвистической картиной мира [высказываниями], а последние – высказывания [компиляции означающих] – не «представляют» должным образом моих суждений [континуум существования], которые, суть, мои истинные желания?)

5.3133 С другой стороны, изменения, которые постоянно происходят в континууме моего существования [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], значительно легче отнести к той или иной, уже наличествующей в моей лингвистической картине мира компиляции означающих [высказыванию], нежели искать (формулировать) для него – этого суждения [контакта моей схемы мира и моей схемы меня] – новую, «представляющую» его (призванную его «представлять») компиляцию означающих [высказывание].

Надо полагать, что данная «леность» в ряде случаев оправдана, но то, что она лишает меня чувствительности к изменениям в континууме существования [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] также очевидно.

Причем, также нельзя не заметить, что подобную «леность» трудно считать собственно ленью, поскольку, на самом деле, всякие новые суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] грозят «устойчивости» иерархической сети моей лингвистической картины мира [компиляции означающих], где, худо-бедно, определены все мои функции как означающего [предмета], т. е. создана определенность, терять которую попросту страшно, а это «страшно» – уже суждение, т. е. континуум существования.

Иными словами, за мою «жажду» «определенности» и «понятности», вызванную абсурдным страхом (где этот страх – суждение [континуум существования]) нарушения иерархической сети моей лингвистической картины мира [высказываний], я готов заплатить цену, равную моей неадекватности самому себе, т. е. собственным несоответствием континууму моего существования [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].

Я оказываюсь «жертвой» этого страха (где этот страх – суждение [континуум существования]), вынужденный лишаться собственной адекватности (соответствия своему континууму существования), ради ощущения этого мнимого «благополучия», даруемого мне определенностью в моей же собственной (т. е. мною созданной) лингвистической картине мира [компиляции означающих], которую я, будучи означенным и наличествуя в контексте [предмет], ошибочно принимаю за Мир [«мир»].

5.32 Означивание – суть определение функционального аспекта значения.

5.321 Кажется, что при означивании означается значение, однако, это действительно было бы так только в том случае, если бы означаемое, с одной стороны, не помещалось в мою лингвистическую картину мира [контекст означающих], а с другой, собственно означивание имело бы какой-то свой собственный «практический смысл», кроме необходимости введения «представительства» значения в контекст других означающих [мою лингвистическую картину мира] с целью достичь все той же определенности (допускать же, что нечто происходит «просто так», без какого-то, пусть и весьма, как это может показаться, странного или нелепого «практического смысла», абсолютно не верно). Нам же известно, что означаемое определяется не отношением с другими вещами [отношения фигуры и фона], но толкованием, т. е. его [означающего] местом в моей лингвистической картине мира, т. е. компиляцией других означающих.

5.3211 Однако, если означается не само значение [суждение], но лишь его функциональный аспект, то понятно, что само значение [суждение] остается фактически неозначенным.

С другой стороны, функциональность значения определяется не самим значением, но местом слова (или другого знака, его заменяющего) [означающего], которое его – это значение [означаемое] – «представляет» в моей лингвистической картине мира, т. е. толкованием [компиляция означающих] этого слова (или другого знака, его заменяющего) [означающего].

5.3212 «Практический смысл» означивания, таким образом, вполне ясен: всякое значение [суждение] получает благодаря означиванию развернутое толкование [компиляция означающих].

Однако, необходимо понимать, что означается не само значение [суждение], но его функциональный аспект (причем, это не его [значения] функциональный аспект, а функциональный аспект его означающего [слова или другого знака, его заменяющего]), т. е. это не функциональный аспект континуума существования, но функциональный аспект, приписанный ему [значению, суждению] моей лингвистической картиной мира.

5.3213 Иначе: слово (или другой знак, его заменяющий) [означающее] как реестр свернутых функций – это реестр свернутых функций, предполагаемых моей лингвистической картиной мира [компиляцией означающих], но не континуумом существования.