Ударили барабаны. В сопровождении конвоя показался рослый белокурый человек. Вопреки страданиям, облик его все ещё сохранял красоту.

Календарь показывал 6 ноября 1724 года. Нынешняя кровавая трагедия свое начало брала без малого три десятка лет назад, когда юный Пётр познакомился с девицей, навсегда поразившей его сердце.

Сладкая приманка

В доме виноторговца Иоганна Монса, с незапамятных времен перебравшегося из Германии в хлебосольную Москву, царит веселье. Гуляет любимец царя Петра умница, дебошир и бабник Франц Лефорт. На коленях у него сидит младшая дочь Монса — Анна, синеглазая, с крепкой грудью и высокой прической густых русых волос. Весёлая и не стесняющая себя условностями поведения, она способна вскружить голову любому мужчине. Лефорт подымает бокал:

— За твою неземную красоту, Анхен! Пусть она послужит во благо всем нам, немцам, проживающим в Московии. Я уже говорил о тебе герру Питеру, он жаждет с тобой иметь рандеву.

Анна лукаво смотрит на своего друга:

— Ой, Франц, не пожалеешь ли? Сумеешь ли отсушить Анхен от своего сердца?

Лефорт с наслаждением выпивает вино и вновь льет в лафитник из пузатой бутылки. Потом хохочет, обнажив крепкие, жёлтые от курения зубы:

— Русские хорошо говорят: «Баба — не лужа, всем хватит напиться». — И он вдруг надолго присасывается к сочным губам девицы.

В углу сидит за шахматным столом малолетний братец Анны — Виллим. Он разыгрывает партию сам с собой и внимательно слушает разговоры. На пороге вырастает с новой бутылкой вина старый Монс. Отец с добродушной улыбкой смотрит на дочку, ставит ренское на стол и вдруг замечает Виллима:

— Уходи отсюда! Лучше дай корм курам и поменяй им воду.

Золотые занавески

Неделю спустя, тёплым розовым закатом на Яузе-реке против Кукуй-городка показался тяжёлый струг. На носу лодки стоял царь Пётр. Сложив по привычке на груди руки, вздернув подбородок и крепко сжав маленький рот, он с острым любопытством разглядывал сие немецкое благополучие: мельницы с флюгерами, чистенькие домики под островерхими черепичными крышами, стриженые газоны и посыпанные песком и гравием дорожки.

Пётр скосил глаза в сторону Лефорта, сидевшего на передней скамейке:

— Невероятная перемена! Плыли мимо чёрных изб-развалюх, поваленных плетней и заборов, убогих огородишков — и вот на тебе! Уют, достаток, порядок. Словно в царство иное попал! Отчего так?

Лефорт хмыкнул, пососал вишневую трубочку, произнёс:

— А это и есть царство другое — германское. Каковы люди — таково и царство. Тут много чего любопытного, герр Питер. Коровы дают молока раза в два больше, чем у ваших крестьян. Огородные овощи куда крупней и вкусней. Покажу Вашему Величеству мельницу водяную. Она трясет ткацкий стан, подымает воду в деревянный громадный чан и трёт табак. Ещё больше вещей изумительных в домах кукуйцев. Тут живет, я вам упоминал о нем, честный виноторговец Монс. Так у него хранится музыкальный ящик с двумя птицами-сиринами, кои поют дивными голосами, машут разноцветными хвостами и хлопают крыльями. А под их музыку танцуют персоны, вполне согласные натуре, но величины самой незначительной. — Лефорт выставил свой мизинец.

— Хочу видеть, — коротко приказал Пётр.

* * *

Петру ящик очень понравился. Заводили его Анна и норовивший помочь ей Виллим.

Наглядевшись на танцующих персон, Пётр неожиданно сказал:

— Подыми, Лефорт, крышку, что там внутри?

Старый Монс побледнел: ящик был семейной реликвией, а главное — стоил дорого. Тогда Анна качнула бедрами, сделала танцевальное движение и ласково заглянула в глаза Петра:

— Ваше Величество! Я тоже умею петь и танцевать, но если любопытство заставит вас заглянуть в мои внутренности, то я уже более никогда не сумею делать этого.

Пётр было недовольно сморщил нос, дернул ногой, но вдруг добродушно улыбнулся. Все радостно расхохотались, а старый Монс, удержав вздох облегчения, пригласил:

— Садитесь, пожалуйста. Ваше Величество, за стол. Будем вместе ужинать!

Сметливый Виллим попытался подтолкнуть тяжеленное кресло поближе к Петру, но оно даже не сдвинулось с места. Ребёнку помог Лефорт, а царь спросил у мальчика:

— Ты науки изучаешь?

— Грамматику немецкую, а также русскую, математику и рисование. Со мной Анхен и фатер занимаются. Я родился в Московии и хочу зер гут читать и писать по-русски.

— Молодец! — Пётр хлопнул мальчишку по плечу. — Когда выучишься и подрастешь, приходи ко мне. Приму тебя, Виллим, на государеву службу.

С той поры зачастил Пётр в дом Монса. Уже не таясь, запахивала Анна золотые занавесочки спальни, кричала оттуда брату:

— Виллим, принеси герру Питеру свежего пива, да не расплескай!

Лефорт ходил довольный. Монс, с карандашом в руках, подсчитывал доходы. Пётр строил для Анны дом. Та, напрягая все свои испытанные женские чары, крепче и крепче привязывала к себе царя. Малолетний Виллим часами просиживал над книгами, мечтая о службе государевой.

Каждому свое

Бежало время. Круша старые порядки и человеческие судьбы, Пётр возводил новую Россию. Многое менялось на глазах, лишь страсть к девице из Немецкой слободы не ослабевала в царском сердце.

Читатель помнит, что в марте 1697 года Пётр отправился путешествовать по чужим землям. Пропадал года полтора...

Каких только тряских дорог не исколесил Самодержец, каких народов и стран не насмотрелся! Дотошные историки подсчитали: лишь в пути Пётр был более пяти месяцев. Не шутка!

По неделе и более провел в Риге, Митаве, Либау и Колберге. По делам турецким прожил более месяца в восхитившей его Вене. Два месяца потребовали своего разрешения дела польские — сидел в те дни в Пилау и Кенигсберге. Зато все остальное время отдал любимому занятию — неотлучно находился на верфях Голландии и Англии: жила мечта утвердить прочною десницей Россию на морских просторах.

Хорошо писал об этом в своей капитальной шеститомной «Истории царствования Петра Великого» (Санкт-Петербург, 1858) академик Николай Устрялов:

Из этого расчёта очевидна истинная цель его путешествия: вопреки общему мнению, едва ли помышляя тогда о преобразовании своего государства по примеру государств западных, он искал за границею единственно средств ввести и утвердить в России морское дело. Для того неутомимо изучал кораблестроение и мореплавание сам, заставлял учиться морскому искусству своих царедворцев и бомбардиров; приглашал сотни иностранцев исключительно в морскую службу и покупал «про свой царский обиход» преимущественно корабельные инструменты, якори, канаты, парусные полотна...

Только флотом, сильным, хорошо устроенным, думал он взять перевес в войне с Турцией, разгромить татар крымских и кубанских, вытеснить господство турок с северных берегов Черного моря, раздвинуть пределы России до безопасного рубежа и, укротив негостеприимный Понт, открыть своему народу широкий путь в юго-западную Европу...

* * *

В оставленной на попечение бояр России за эти полтора года произошло немало важных событий.

Царевны Софья и Марфа, властолюбивые более, нежели умные, мутили народ, как могли. Действовали они через главных заводил мятежа — стрельцов Чубарова полка Борьку Проскурякова и Ваську Тума.

Распустили слух: де, Пётр в неметчине умер и царство осталось ныне свободным.

Сказать правду, Пётр, едва ли не каждодневно присылавший письма, а порою и не одно, вдруг замолк. Даже верные бояре обеспокоились, не смекнув, что письма сии должны были задержаться по причине весенней распутицы.

Дурная весть, усилиями царевен, моментально разнеслась по Москве, достигла крайних пределов государства.

Ромодановский и Шеин, не жалевшие плетей и не забывавшие пользоваться раскаленными щипцами, крушившие ребра, первоисточника так и не доискались, Зато стало доподлинно известно, что другую ложь распустили из хором Марфы: «бояре желают умертвить царевича, и если стрельцы не вступятся, то беда свершится».