Стрельцы призыва только и ждали: на Петра они держали многие обиды, и не все напрасные. Людей тот мало ценил, особенно если они морскими навыками не владели.

Число мятежников из четырех стрелецких полков составилось две тысячи двести — внушительное количество, тем более что все они были хорошо вооружены.

И ещё много чего любопытного и тревожного случилось, но все закончилось битвой под стенами Воскресенского монастыря в июне 1698 года. Мятежники были разбиты.

Перепугавшиеся было бояре-правители вздохнули облегченно и давали Шеину указание письменное:

«Начальных воров, бывших по полкам выборными, расспросить накрепко, с пыткою: кто из стрельцов первые к бунту заводчики и к ним пристальны? Собою ли они такое воровство начали или по чьему научению?.. И расспросив, казнить их смертию...»

Розыски начались, кровь полилась — рекой.

Измятое ложе

Ожидая прибытия Петра, Москва трепетала.

Но не успел ещё слух о его прибытии распространиться по городу, как, забросив все дела важнейшие, государственные, Пётр, подбадривая скакуна шпорами, полетел к возлюбленной, в Немецкую слободу.

Анхен уже и не чаяла видеть Государя в своих объятиях. За всё долгое отсутствие он не написал ей ни строки. И она горько вздохнула, да не однажды:

— Бросил меня Питер, не хватило у меня хитрости приковать к себе! А ведь и русской царицей я могла стать. О, мой Бог, сколь скорблю о счастье упущенном.

В августовском саду налились тяжёлой зрелостью плоды. Сладостно пахло скошенной травой. Молодые птенцы начинали вылетать из гнезд.

В чистеньком домике Анны Монс с полотняными ковриками на полу и геранью в горшках на подоконниках был гость желанный — высокий, с узким» бедрами и жилистыми, но нежными руками польский посланник Кенигсек.

— Ах, как буду, очаровательная звезда моя, сладостная Анхен, скучать до следующей встречи с вами! — говорил Кенигсек, натягивая на себя белые шелковые рейтузы. — Ваша душа прекрасна, а тело — восхитительно. Поверьте мне...

Вдруг Кенигсек осекся, лицо его стало белее мела. Он невнятно промычал, ткнув рукой в окно:

— Невероятно, но это — Пётр... Это ужасно! Анна, убиравшая измятую любовными играми постель, взглянула в окно и ахнула. По песчаной дорожке прямой, словно проглотил аршин, шел Государь.

— Аллес капут! — воскликнула Анна. — Мы пропали. Царь, чёрт его подери, сюда идет. Откуда он взялся?

Кенигсек лихорадочно пытался напялить туфли, да перепутал правый с левым. Он моментально взмок от страха, мысли его помутились. Он взвыл:

— Оторвёт голову мою, ревнивец! О, доннер веттер...

Вдруг Анна вздохнула:

— Виллим, умница, остановил Петра. Задерживает его разговором, знает, что вы у меня в гостях! Идите скорее сюда, в заднюю дверь. Через огород, бегом. В углу, возле старой яблони доска приподнимается. Прощайте!

* * *

Едва посол выскочил из дома, как в него вошёл;

Пётр. Он загорел, пропылился, и весь облик его стал каким-то мужественным. Былая юношеская резвость сменилась некоторой степенной важностью.

Пётр захлопнул за собой дверь, порывисто обнял Анну:

— Как я скучал без тебя, Аннушка! Каждый день думал о тебе. Теперь твердо решил: свою супругу Авдотью Федоровну в монастырь заточу. Пусть лбом пол долбит, грехи мои замаливает. А мне ещё, — он коротко хохотнул, — ой сколько грешить предстоит! Вот и сейчас... Желанная, дай к персям твоим прильнуть! Тебя жажду...

Анна схватила руку Государя:

— Ах, исстрадалась без тебя, мое солнце, жизнь оживляющее. Тебя не было и мир померк для меня... Герр Питер, я сохла в разлуке, как герань, кою влаги лишили!

Вдыхая запах дорожной пыли и пота, целовала и целовала его, не веря своей радости: «Присох ко мне Пётр, взойду на российский трон царицей!»

И они повалились в тяжко заскрипевшую и ещё не успевшую остыть постель.

* * *

Когда утомленный дальней дорогой и любовью Пётр отдыхал в объятиях Анны, он похвалил её брата:

— Толковый мальчишка! На моих глазах вырос, не оставлю его своими заботами, сделаю государственным мужем.

Анна благодарно прижалась к груди Петра.

Тонкий лёд

Пылкая любовь порой кончается столь же неожиданно, как и возникла.

Пока Пётр выламывал хребет России под западный камзол, пока обагрял брусчатку Красной площади кровью стрельцов и разных людишек — разбойных, а больше безвинных, — пока в сельце Преображенском и Разбойном приказе подвешивал несчастных на крюки за ребра, он не забывал Кукуй-городок. Кукуйцы встречали герра Питера радушно: умные беседы, хозяйственные советы, а ещё танцы, выпивки, хорошенькие женские лица, жаркие объятия Анны — все это веселило душу, уставшую от перестройки государства.

— Тебе, Аннушка, единственной я верю без оглядки, всю натуру свою распахиваю, — доверительно говорил царь девице Монс.

Не ведал Пётр того, о чём давно шушукались за его спиной: Анна была блудлива, мало кому из ухажеров в ласках отказывала.

Меншиков как-то случайно застал её в беседке, в одиночестве задумчиво глядевшей в голубое небо. Решительный в любви, светлейший князь тут же, возле резных перил, шанса своего не упустил.

С Кенигсеком и вовсе Анхен крепко спуталась.

Государь об этом узнал нечаянно. Вскоре после виктории над шведами под Нотебургом Кенигсек по пьяному делу и неосторожности свалился в глубокий ручей, ушёл под лёд. При утопленнике нашли тугую пачку писем, а с раздувшейся груди Пётр снял большой медальон. Письма положили возле огня просушиться, ибо выяснить следовало: не содержат ли тайн государственных?

Государь колупнул ногтем золотую крышку, раскрыл медальон и весьма удивлен был:

— Что зрю аз? Портрет Аннушки? Как? Почему? А сие что — прядь волос с её очаровательной головки? И эту прядку я, неразумный, может, целовал?

Брезгливо — двумя пальцами — взял письмо, начал читать. Потом другое, третье. Содержание их было пустяковым: «Ежечасно, мой прекрасный друг, воздыхаю о вас... Меня пожирает страсть, которую вы разожгли в душе моей... Когда вас нет, жизнь делается постылой... Вечно посылающая вам любовные вздохи Анна». Пётр швырнул письма, плюнул вслед:

— Ах, дура! А как лгала мне замечательно, я ведь и впрямь думал, что без меня ей нет радости. Блудница вавилонская!

Кликнул Меньшикова:

— Алексашка, отправь срочную депешу князю Федору Ромодановскому!

Почти без запинок продиктовал:

— Анну Монсову под строгим караулом заточить в доме её. Из оного запретить любые отлучки под страхом смерти. К ней никого окромя прислуги не допускать. За все её худые поступки запретить выходить даже в кирху. Зело извольте выполнять все написанное со всей неукоснительностью. Пётр.

Гонец, молотя шпорами лошадиные бока, полетел в Москву.

Челобитец

О после короля прусского Георге Иоганне фон Кейзерлинге шла молва, что он в свое время амурился с Анной Монс. Так это было или иначе, правду теперь не сыскать. Но из архивных документов достоверно известно следующее.

Летом 1707 года главная квартира русской армии, ожидавшей Карла XII, находилась близ Люблина. Здесь присутствовали Кейзерлинг и ...Виллим Монс, юный красавец, лицом поразительно схожий со своей сестрой. Посол опекал Монса, тот даже нашел приют в его жилище. Ещё прежде Виллим откровенно признался Кейзерлингу:

— Самое выгодное дело для меня — служба русскому Государю. Когда я был ещё мальчуганом, Пётр заметил меня. Но моя сестрёнка, у которой между ног всегда свербит, сотворила мне великую обиду — поссорилась с царём Петром. Ныне я ею полностью тем ограблен, ибо не имею средств к достойному существованию. Если бы вы, мой благодетель, замолвили за меня хоть слово единое! Государь вельми вас уважает...