Она села на скамейку перед судьями с таким видом, точно судит она, а не ее судят.

«Разоделась точно на бал», — мысленно осудил ее Сенька, поймав себя на том, что он невольно ею залюбовался.

Даже по внешним признакам можно было отличить «аристократию» от «плебса», тех, кто защищает Ландышеву, от тех, кто ее обвиняет: левое крыло сборища заполнялось студентами в кепках, правое — в сюртуках и шляпах.

Судьями были выбраны: Адамович от «независимого центра», Леонтий Вдовушкин от «плебса», Пьер Голицын от «аристократов». Состав присяжных был пестр и включал в себя сторонников всех прослоек студенчества, которое с первых же дней судебного дела четко размежевалось. Ландышева стала «героиней» дня для всех «бывших людей». Наоборот, «плебс» провозгласил Пахарева носителем новой правды, и даже была пущена легенда о его исключительных способностях.

— Деревенский парень, — говорили о нем, — прибывший в лаптях учиться, как Ломоносов, в три месяца овладел знаниями средней школы, блестяще выдержал испытания в вуз, а в вузе опередил всех товарищей.

Адамович прежде всего объяснил, что суд совести и чести не отменяет ни вежливости, ни порядка, ни юрисдикции, ни юриспруденции.

Начался допрос свидетелей. Все прокурорские свидетели дали самую неприглядную характеристику Ландышевой, а Пахареву отличную. Они изо всех сил старались преувеличить силу затрещины и ярость Ландышевой, хотя и не испытали этого удара. И Пахареву было неловко за этих свидетелей, хотя они и были свои. Наоборот, свидетели защиты изо всех сил старались доказать, что Ландышева к Пахареву даже не подходила, а Пахарев сам махал руками и, возможно, даже ее ударил. Но она по воспитанности своей об этом умалчивает. С этими свидетелями Пахарев никогда не встречался, вовсе их не знал, но они о нем сочинили такие истории, точно жили в одной комнате с ним. Они утверждали, что с девицами он нахален и груб («А ведь на вид интеллигентные и добропорядочные люди», — думал, на них глядя, Пахарев), и приводили самые невероятные факты… И Пахарев опять убедился, что в этом сложном деле важны только истина и справедливость: пристрастие ослепляет, эмоции уводят в сторону, он убедился в этом еще в деревне, когда сам судил драчунов, забулдыг и хулиганов. Пристрастие свидетелей так запутывало все дело, так мешало ему, что вело к новым недоразумениям. Свидетелей этих легко было поднять на смех противоположной стороне. Так, адвокат Ярочкин вдруг обратился к свидетелю — старосте Сенькиного курса — и спросил, был ли он в момент инцидента, и оказалось, что того не было. Поднялся шум:

— Прохвосты! Жулики! — слышалось в адрес Пахарева и его сторонников.

Кто смеялся, кто возмущался. В свою очередь прокурор Вехин пустил в ход свой козырь. Он спросил свидетельницу защиты, по какой щеке ударила Ландышева Пахарева и где они оба стояли. В обоих случаях свидетельница явно наврала.

Шум ни на минуту не прекращался, и Адамович то и дело предупреждал, что, если порядка не будет, он перенесет заседание в закрытое помещение, без публики.

Тогда в ответ ему кричали:

— Дудки! Суд гласный. Не при старом режиме. Кроме того, суд-то показательный…

И публика была права: к чему показательный суд, если его не показывать. Даже Адамович растерялся и что-то бормотал себе под нос.

Пахарев сидел среди своих сторонников. Странная и докучливая мысль не давала ему покоя. Мысль о том, как запутанно устроена жизнь. Всю свою молодость отдал он борьбе за права женщин. Защищал их в деревне от деспотизма мужей, от кулацкой кабалы, от придирок ретивых администраторов… от невежества, суеверий, предрассудков. И вот первое незаслуженное оскорбление он получил от женщины.

Все ожидали с нетерпением словесного поединка между Вехиным и Ярочкиным. Люди эти — прокурор и защитник — ненавидели друг друга лютой ненавистью, и это было всем известно и придавало суду, и без того пикантному, еще больший интерес. У Вехина ничего не было под руками, кроме маленького блокнота с конспектом речи, у защитника Ярочкина лежали на столе целая груда записок на длинных листах и стопа книг в старинных переплетах. Книги были с закладками, чтобы сразу находить нужную цитату.

Федор Вехин говорил спокойно, внятно:

— Товарищи! Инцидент, который мы разбираем, очень прост. Есть вздорная теория, что рост населения всегда обгоняет рост средств к существованию, что поэтому бедным надо воздерживаться от деторождения. Ибо, если не сдерживать деторождение в низших классах, будет ухудшаться его положение. Он, выходит, сам виновен в своих бедствиях, потому что голод и нищета — следствие чрезмерной рождаемости. Таким образом, во всех людских бедствиях низших классов виноваты они сами: слишком сильно размножаются, то есть появляются на свет в большем количестве, чем требуется богатым. Нищета и голод, следовательно, и необходимы, и благодетельны для общества, ибо они служат средством обуздания и регуляции масс. По мнению создателя этой теории епископа Мальтуса, все социалисты — дураки, ибо ищут причины бедности в недостатках государственного строя.

Епископ настаивает на своем: в бедности виноваты только бедняки, это они обзаводятся семьями, тогда как на это не всегда имеют право. Общественная помощь бедным есть причина, повышающая народонаселение и, следовательно, содействующая появлению новых несчастий. Поэтому лучшее средство для поднятия благосостояния населения есть отмена законов, помогающих бедным. Эта вздорная теория, естественно, понравилась богатым всех стран. И нравится до сих пор. Профессор Русинов недаром цитировал книгу Мальтуса. Книга эта стала у богачей всех стран прямо-таки настольной и имеет такой успех, что даже оказывает влияние на законодательство. В Англии, например, под влиянием этой книги отменили законы о государственной помощи бедным. Буржуазия рада ухватиться за любую соломинку. Но вздорность этой книги и ее «научных» выводов совершенно очевидна. Бедность порождается вовсе не увеличением населения, а нелепостью и несправедливостью общественного устройства. При капитализме имеется перенаселение, но не абсолютное, а относительное, которое является следствием того, что рабочее населенно (тут Вехин опять процитировал Маркса), «производя накопление капитала, тем самым в возрастающих размерах само производит средства, которые делают его относительно избыточным населением». Учение Мальтуса в свете марксизма потерпело полный крах.

Маркс, Энгельс и Ленин с величайшим негодованием отзывались о писанине этого лживого, лицемерного попа. Маркс говорил, что ему свойственна «глубокая низость мысли». Марксисты не оставили камня на камне во всем «учении» Мальтуса, доказав, что абсолютное и относительное обнищание рабочего класса есть результат действия законов капитализма. Поэтому проповедь этой теории в стенах советского вуза вызывает у таких экспансивных и реакционных натур, как Ландышева, восторг, а у таких непосредственных и демократических, как Пахарев, — негодование. Это противоположные полюсы мироощущения. И если объяснима и извинительна горячая бестактность Пахарева в отношении профессора, то поступок Ландышевой в отношении Пахарева — акт классовой мести…

Тут поднялась буря негодования со стороны «аристократов», зато «плебс» торжествовал. На этом Вехин и кончил. Он считал Ландышеву во всем виноватой и требовал исключения ее из института.

— Дешевая демагогия! — кричали «аристократы». Они сгрудились все вокруг Ярочкина и перешептывались под дубом. Объявленный перерыв кончился, и выступил долгожданный Ярочкин.

— Здесь, уважаемые господа и уважаемые дамы, два вопроса, — начал он. — Вопрос о верности учения великого ученого Мальтуса, которого придерживался любимый профессор, и вопрос о пощечине, которую нанесла студентка студенту. Сперва я разбираю первый вопрос. Все антагонисты Ландышевой везде и всюду говорят о якобы вздорной, реакционной, антинаучной теории якобы «глупого попа», якобы озлобленного на божий мир, мизантропа и человеконенавистника. Я не буду знакомить с его теорией, она всем известна, кто читал книгу «Опыт о законе народонаселения», а те, кто не читал до сих пор эту исключительную в истории науки книгу, все равно читать ее не будут, если они до сих пор не нашли нужным ее прочитать. Несомненно одно: «закон народонаселения», открытый Мальтусом, на самом деле существует и в природе, и в человеческом обществе.