82

Ваттана и его товрищей не было на берегу. Задыхаясь от отвращения и бессильной злости, витязь бросил свой лук через плечо, подхватил копье и бросился по дороге к стаду. Пример его увлек почта всех молодых людей, которые перешли к кибитке. Они расхватали арканы и легкие беговые санки и побежали вслед за Ваттаном, приводя на ходу в порядок упряжь, которую нужно было надеть на оленей. Другие, которым не хватало саней, побежали на свои стойбища, торопясь изо-всех сил, чтобы поспеть вместе с товарищами. Не далее как через час кавалькада маленьких санок потянулась по дороге на север. Каждая нарта была запряжена парой крупных оленей с ветвистыми рогами, но сзади седоков в узких грядках не лежало ничего, кроме вышитых колчанов, раздувшихся от стрел; копья, подвязанные внизу, стучали по ребрам саней, и снежные комья, вылетавшие из-под оленьих ног, со стуком ударялись в твердую кожу панцирей, вываренных в кипятке и прошитых крепкими шнурками из ножных жил оленя.

Ваттан все время ехал впереди на своих белых бегунах. Он не взял с собой панциря, но перед отъездом забежал домой и переоделся в белое; он был похож теперь на белоодетого Каменьвата, о котором саги рассказывали, что некогда, воткнув свое копье в середину речного русла, он остановил ледоход на реке Новман, чтобы его спутники могли перейти по льду на другой берег.

За спиной его на грядке нарты торчал левый рог громадного лука, скорее похожего на самострел для промысла лосей, чем на обыкновенное оружие. Ваттан натягивал тетиву ногами, и его длинная стрела пробивала оленьего быка насквозь и улетала дальше.

Теперь он чувствовал себя спокойнее и даже соображал, довольно ли у него силы, чтобы сразу сокрушить Мышеедов. Он с некоторою горечью думал, что ни один собачник не захотел участвовать в походе. Даже Колхоч не показывался с утра и, без сомнения, собирался уезжать вместе с товарищами и пленницей в обратный путь. Хуже всего было то, что у них не было надежных проводников, ибо Чайвун лежал без памяти, а полу-

83

обезумевший от горя Камак не хотел бросить обоза, который теперь составлял его последнее состояние.

Солнце садилось, на снегу ложились длинные тени от бегущих оленей и от саней, как будто сбоку по земле бежал, поезд высоких угловатых призраков. Вершины холмов слева от дороги зазолотились. От редких деревьев поползли другие длинные тени, как будто собираясь пересечь дорогу поезду!

Потом солнце село и лениво закуталось в широкий плащ, который Йенга, заря, заботливо сшила для своего отца из оленьих кож, окрасив его желтой охрой, и каждый день приносит ему навстречу.

Легкие тучки протянулись над горизонтом длинными тонкими полосами, как облачный венец. То были пушистые нити мехового капора Йенги, который она надвигает на голову, собираясь спать. На горизонте стало темно. Линия холмов постепенно растаяла и смешалась со мглой. Олени, летевшие без дороги по твердому лону тундры, стали спотыкаться. Ваттан подумал и решил остановиться до зари и дать передышку оленям.

Он приподнялся на сиденье, осматривая окружающую тундру и стараясь сообразить в полумраке, где можно было найти лучшее место ночлега и пастбища. Справа, на самом горизонте, темнела широкая низкая полоса, обещавшая лес и воду. Ваттан погнал туда своих бегунов через широкое плоское поле, но когда он подъезжал к передним тополевым кустам, из чащи раздался собачий лай и между деревьев мелькнули искры походного костра. Ваттан соскочил с нарты и с копьем наготове бросился вперед, обогнав оленей; ему мелькнула было мысль, что он уже наткнулся на арьергард Мышеедов.

— Унга, Унга! — послышался знакомый голос, унимавший собак. У огня копошилась небольшая женская фигура в коротком меховом кафтане, которую Ваттан признал за Карриту. Колхоч выскочил навстречу своему другу и принялся распрягать и стреноживать его оленей, чтобы отпустить их на пастбище.

— Откуда ты взялся? — спрашивал удивленный и чрезвычайно обрадованный Ваттан. — Я думал, ты ушел на Кончай!..

Колхоч покачал головой.

— Каррита с Мами сестры, как мы с тобой, — сказал

84

он. — Правда, Каррита? — обратился он на своем родном языке к девочке, хлопотавшей у огня.

Девочка что-то сказала, показывая пальцем на свою грудь, и закрыла глаза, потом показала рукой на север по направлению дороги Мышеедов и опять закрыла глаза.

— Она говорит, — объяснил Колхоч, — если не Мами, я бы погибла, а теперь Мами погибает.

Очевидно, под влиянием Колхоча девочка стала доверчивее и научилась разбирать друзей и понимать их услуги.

— Пускай, — глухо сказал Ваттан. — Многие еще погибнут.

— Постой! — таинственно сказал Колхоч.— Они здесь, и слышат...

— Пусть слышат! — запальчиво возразил Ваттан, думая, Что дело идет о Мышеедах.

— Не те! — выразительно сказал Колхоч, — а эти... друзья...

Он жестом пригласил товарищей последовать за собой и стал пробираться в кустарнике, пролезая в темноте сквозь, низко сплетенные ветви, как лисица, вышедшая на ночную охоту... Более грузный и непривычный к лесу оленевод спотыкался и застревал в тесных проходах.

— Здесь! — сказал Колхоч, останавливаясь на небольшой прогалинке и нагибаясь над каким-то продолговатым предметом, неясно темневшим на снегу и похожим на обломок пня. Ваттан тоже нагнулся и провел рукой по предполагаемому пню, но невольно отшатнулся назад: это было остекленелое лицо трупа.

— Не бойся! — сказал Колхоч. — Это воины Мами!

— Я не боюсь! — поспешно возразил Ваттан.

— Нарублю для вас голов десятками! — воскликнул он, нагибаясь к мертвецу. — Из женских кос сплету вам саваны.

— Все трое здесь! — сказал Колхоч. — Они призвали сюда моих собак... Злоба их душ гонится теперь за Мышеедами. Страшные помощники для нас.

Он нагнулся и приподнял голову трупа.

— Держи! — сказал он товарищу. — Я сотворю заклинание.

85

Ваттан послушно подхватил окостенелую голову. Колхоч достал нож и срезал у мертвеца две длинные пряди волос, которые Таньги оставляли на своем коротко остриженном темени.

— Это тебе, а это мне, — сказал он, отдавая товарищу одну прядь. — Раздуй их по ветру и скажи: каждый волос — острога, а Мышеед, как рыба,— покойникам на еду!..

— Теперь не уйдут, крепко! — спокойно прибавил он, отправляясь в обратный путь.

— Так сделал мой дед, — пояснил он, — когда три насильника с реки Апачи убили его брата.

Остальные участнику похода уже съехались и, распрягая оленей, подходили к огню. Рассмотрев своих товарищей, Ваттан увидел, что их не так много, не более двадцати, — между тем как Мышеедов было около сотни, но ему не приходило в голову сомнение. Теперь, когда в один переезд они добрались так удачно до места катастрофы, он был уверен, что поиск окончится успехом и что через день или два они настигнут врагов, которые могли подвигаться только очень медленно.

«Скорее бы!» — поминутно говорил он себе, и рука его тянулась к копью, и ему казалось, что он один в состоянии расправиться с Мышеедами, хотя бы их было еще вдвое больше.

По ту сторону реки Ваката, на половине оленьего перехода, начинаются горы, которые отделяют южные пастбища от северных. Горы эти не очень высоки, но обрывисты и состоят из ряда цепей, протянувшихся друг за другом, как морщины на моржовой шее. Местами морщины потрескались и перерезались глубокими поперечными складками, которые извиваются с перевала на перевал, поднимаясь по узким горным ручьям и превращаясь в чуть заметные ложбины, уходящие круто вверх к самому гребню водораздела.

Местами ущелья были так узки, что едва давали проход кочевому каравану. С высоты отвесных стен над ними висели обвалы, готовые рухнуть вниз и засыпать неосторожного путника; по вершинам гребней перелетали снежные вихри, готовые подхватить людей и животных и сбросить их с обрыва в пропасть, но другой

86

дороги не было, особенно в западной части, по границе земли Мышеедов.