— А к какому принадлежит он сословию?

— Кожевник.

— По фамилии?..

— Диксмер.

— Правда твоя, Лорен, — сказал Морис, скрыв силой воли даже внешнее волнение. — Иду с тобой.

— И прекрасно сделаешь. Есть при тебе оружие?

— Сабля, по обыкновению.

— Возьми еще пару пистолетов.

— А ты?

— У меня есть карабин. Ружья на плечо! Марш!..

И патруль двинулся, сопровождаемый Морисом, который шел рядом с Лореном, и предшествуемый человеком в серой одежде — полицейским.

По временам от углов улицы или от домовых дверей отделялись тени и обменивались несколькими словами с человеком в серой одежде: это были караульные.

Дошли до переулка. Серый человек, не колеблясь ни секунды, повернул в него и остановился перед садовой калиткой, в которую втолкнули Мориса.

— Здесь, — сказал серый человек.

— Что здесь? — спросил Морис.

— Здесь мы найдем обоих зачинщиков.

Морис прислонился к стене, чтобы не упасть.

— Теперь, — продолжал серый человек, — тут есть три хода: главный, которым пойду я, этот и еще другой, который ведет в павильон. Я войду с шестью или восемью людьми в главную дверь; вы охраняйте вот эту дверь, приготовьте человека четыре или пять, да пускай трое самых надежных стоят у выхода из павильона.

— Я перелезу через стену, — сказал Морис, — и буду стеречь в саду.

— Прекрасно, — сказал Лорен, — ты отопрешь нам дверь.

— С удовольствием; но только не освобождайте прохода и явитесь, когда я вас кликну. Все, что будет делаться внутри, я увижу из сада.

— А тебе знаком этот дом? — спросил Лорен.

— Бывал когда-то; собирался купить.

Лорен откомандировал трех человек в закоулки плетня, в нишу двери, а полицейский сыщик ушел с десятком национальных стражей брать силой, как он говорил, главный вход.

Через минуту шум их шагов затих, не возбудив в этом захолустье ни малейшего подозрения.

Люди Мориса стояли на своих местах и прятались как только могли. Казалось, все было споокойно и не происходило ничего особенного на старой улице Сен-Жак.

Морис закинул одну ногу через стену.

— Постой, — сказал ему Лорен.

— Что тебе?

— А пароль.

— И то дело.

— «Гвоздика и подземелье». Задерживай всех, кто не скажет тебе этих двух слов. Пропускай всех, кто скажет. Помни же!

— Благодарю! — сказал Морис и соскочил со стены в сад.

Первый шаг был ужасен; и Морису много надо было самообладания, чтобы скрыть от Лорена тревогу, которая охватила все его существо; но, очутившись в саду, один-одинешенек, среди ночного безмолвия, он стал спокойнее, и мысли его, вместо того чтобы беспорядочно копошиться в мозгу, ясно предстали его уму и могли быть проверены рассудком.

Как! Этот дом, который так часто посещал Морис с чистейшим удовольствием; этот дом, который он считал земным раем, был вертелом кровавых интрег! Ласковый прием и пламенная дружба были только притворством, а любовь Женевьевы была только страхом!..

Читатели наши уже знают расположение сада. Морис пробирался из кущи в кущу до тех пор, пока не скрыла его от лунного света своей тенью теплица, куда он был заперт, когда впервые забрел в этот дом.

Теплица находилась напротив павильона, в котором жила Женевьева.

Но в этот вечер вместо того, чтобы неподвижно озарять комнату молодой женщины, свет переходил от окна к окну. Сквозь полуприподнятую штору Морис заметил Женевьеву. Она поспешно складывала в чемодан пожитки, и он с изумлением увидел в ее руках оружие.

Морис привстал на тумбу, чтобы лучше видеть, что делается в комнате. Сильный огонь в камине привлек его внимание: Женевьева жгла бумаги.

В это время дверь отворилась и в комнату вошел молодой человек.

Первой мыслью Мориса было, что это Диксмер.

Молодая женщина подбежала к вошедшему, схватила его за руки, и с секунду они смотрели друг другу в глаза, по-видимому, в сильном волнении. Отчего происходило оно — Морис не знал, потому что ни один звук не доходил до его ушей.

Но вдруг Морис смерил глазами рост вошедшего.

«Нет, это не Диксмер», — подумал он.

В самом деле, говоривший был худенький и маленького роста, между тем как Диксмер был высокий и плотный.

Ревность — сильная пружина; в одно мгновение Морис смерил глазами рост и талию незнакомца и внимательно рассмотрел его силуэт.

— Нет, это не Диксмер, — пробормотал он, как будто должен был повторить себе свои мысли, чтобы убедиться в коварстве Женевьевы.

Он приблизился к окну, но чем больше приближался, тем меньше видел: голова его горела.

Морис наступил на лестницу. Окно было футах в семи или восьми от земли. Он взял лестницу, приставил к стене, поднялся и приложил глаза к щели занавески.

Незнакомец, находившийся в комнате Женевьевы, был молодой человек лет двадцати семи или двадцати восьми, стройный, с голубыми глазами. Он держал молодую женщину за руку, утирая слезы, которые затемняли глаза Женевьевы.

Слабыый шум, произведенный Морисом, заставил молодого человека обернуться к окну.

Морис удержался от крика: он узнал в незнакомце таинственного избавителя, который спас его на площади Шатле.

В это мгновение Женевьева выдернула руки из рук незнакомца и подошла к камину, посмотреть, все ли бумаги сгорели.

Тут Морис не мог долее выдержать; все ужасные страсти, терзающие человека — любовь, мщение, ревность, — сжали его сердце огненными когтями. Он воспользовался временем, сильно толкнул дурно притворенное окно и вскочил в комнату.

В ту же секунду два пистолета уперлись в его грудь.

Женевьева обернулась, услышав шум, и остолбенела, когда увидела Мориса.

— Милостивый государь, — сказал хладнокровно молодой республиканец человеку, державшему две смерти в жерле оружия, — милостивый государь, не вы ли кавалер Мезон Руж?

— А если б и я? — отвечал кавалер.

— О, если так, то вы человек смелый и, следовательно, спокойный, и я прошу позволения сказать вам два слова.

— Говорите, — отвечал кавалер, не отводя пистолетов.

— Вы можете убить меня, но не убьете прежде, чем я успею закричать, или, вернее, я не умру без того, чтобы не закричать. Если же я издам возглас, тысяча человек, оцепляющих этот дом, обратят его в пепел… Так опустите ваши пистолеты и выслушайте, что я скажу госпоже Диксмер.

— Женевьеве? — спросил кавалер.

— Мне? — чуть внятно проговорила молодая женщиина.

— Да, вам.

Женевьева, бледная, как статуя, схватила Мориса за руку; молодой человек оттолкнул ее.

— Помните, что вы говорили мне? — сказал Морис с глубоким презрением. — Теперь я вижу, что вы говорили правду. Действительно, вы не любите Морана.

— Морис, выслушайте! — вскричала Женевьева.

— Мне нечего слушать, сударыня, — сказал Морис. — Вы обманули йеня, одним ударом разбили цели, которые приковывали мое сердце к вашему. Вы сказали, что не любите Морана, но не сказали, что любите другого.

— Что изволите вы говорить о Моране или, вернее, о каком Моране вы изволите говорить? — спросил кавалер.

— О химике Моране.

— Моран-химик стоит перед вами; химик Моран и кавалер Мезон Руж одно и то же лицо.

И, протянув руку к стоявшему рядом столу, он в одну секунду надел черный парик, под которым так долго не узнавал его молодой республиканец.

— Да, да! — сказал Морис с еще большим пренебрежением. — Да, теперь я понимаю: вы любили не Морана, потому что его не существовало, а любили подлог, который хотя был ловчее, но тем не менее был достойнее презрения.

Кавалер сделал угрожающее движение.

— Милостивый государь, — продолжал Морис, — позвольте мне поговорить с госпожой Диксмер. Если угодно, вы даже можете присутствовать при нашем разговоре, он будет непродолжителен, отвечаю за это…

Женевьева сделала знак Мезон Ружу, чтоб он был терпеливее.

— Итак, — продолжал Морис, — итак, вы, Женевьева, сделали меня посмешищем моих друзей! Заставили меня служить слепым орудием ваших замыслов! Извлекли из меня пользу, как из инструмента! Послушайте, это гнусный поступок… но вы будете наказаны за него, сударыня, потому что человек, который стоит здесь, убьет меня на ваших глазах!.. Но не пройдет и пяти минут, как и он также упадет у ваших ног или же если останется в живых, то снесет свою голову на эшафот.