Морис не видел этих кумушек, не слышал их россказней; он видел только Женевьеву, которая собиралась к отъезду, обещавшему им свободу и счастье; он слышал только Женевьеву, которая распевала свою любимую песенку, и песенка эта так приятно звучала в его ушах.

На площадке лестницы Морис остановился; дверь была полурастворена. Обстоятельство это удивило Мориса, привыкшего видеть ее постоянно запертой. Он посмотрел вокруг себя, чтобы убедиться, нет ли Женевьевы в коридоре, но ее там не было.

Он прошел прихожую, столовую, гостиную, осмотрел спальню, но все эти комнаты были пусты. На зов его никто не откликался.

Слуга, как известно, вышел; Морис подумал, что в его отсутствие Женевьеве понадобилась веревочка, чтобы связать пожитки, или какая-нибудь провизия на дорогу и что она пошла сама купить их в лавке. Такое безрассудство показалось ему слишком непозволительным; однако он еще не сомневался ни в чем, хотя сильно был встревожен.

Таким образом Морис поджидал, ходя вдоль и поперек по комнате и по временам взглядывая в полурастворенное окно, в которое врывался временами ветер, захватывавший с собой брызги шедшего в то время дождя.

Вскоре Морису почудились шаги по лестнице; он прислушался — это не были шаги Женевьевы; тем не менее он выбежал на площадку, наклонился через перила и увидел своего слугу, который поднимался по ступенями с обыкновенной лакейской беспечностью.

— Сцевола! — закричал Морис.

Слуга поднял голову.

— А! Это вы, гражданин!

— Да, я; а где же гражданка?

— Гражданка? — спросил Сцевола, поднимаясь по лестнице.

— Разумеется. Не видел ты ее внизу?

— Нет.

— Так сойди вниз и справься у привратника и соседей.

— Сию минуту.

И слуга повернулся.

— Да шевелись же скорее!

Морис подождал минут пять на лестнице; потом видя, что Сцевола не идет, вернулся в свою квартиру и опять высунулся из окна.

Сцевола заходил в две-три лавочки и уходил из них, ничего не узнав.

Морис в нетерпении окликнул слугу и, когда тот взглянул наверх, сделал ему знак вернуться домой.

— Не может быть, чтобы она вышла! — говорил себе Морис и опять начал звать: — Женевьева! Женевьева!

Но все было мертво, и даже эхо опустевшей комнаты не отвечало на его зов.

Явился слуга.

— Ну, что? — спросил Морис.

— Ее видел только привратник.

— Видел?

— Да, но соседи не видели.

— Так ты говоришь, что ее видел привратник? Каким образом?

— Когда она выходила отсюда.

— Разве она ушла?

— Должно быть, так.

— Одна? Не может быть, чтобы Женевьева ушла одна.

— Я не говорил этого, гражданин: она ушла с мужчиной.

— Как!.. С мужчиной?

— По крайней мере, так говорил привратник.

— Разузнай, что это за мужчина!..

Сцевола сделал два шага к двери, но потом остановился.

— Постойте минутку, — сказал он, как будто соображая.

— Говори скорее, ты меня мучишь!

— Не тот ли это мужчина, который бежал за мной?

— Бежал за тобой?

— Да.

— Для чего?

— Взять ключ от вашего имени.

— Какой ключ? Говори яснее.

— А ключ от вашей квартиры.

— И ты отдал незнакомому человеку ключ от квартиры? — закричал Морис, обеими руками схватив слугу за ворот.

— Да ведь это знакомый человек, он бывал у вас.

— А, верно, Лорен? Она ушла с Лореном?

На бледном лице Мориса мелькнула улыбка, и он отер платком холодный пот со лба.

— Нет, нет, нет, сударь, — сказал Сцевола. — Это не господин Лорен! Разве я не знаю господина Лорена.

— Так кто же такой?

— А помните того господина, который приходил к вам однажды…

— Когда?

— А когда еще вы были скучны, а он увел вас, и вы воротились домой веселый-превеселый.

Сцевола, как наблюдательный слуга, замечал малейшие подробности.

Морис взглянул на него расстроенными глазами, дрожь пробежала по всем членам.

— Не Диксмер ли? — вскричал он после долгого молчания.

— Именно так, — отвечал слуга.

Морис пошатнулся и чуть не упал на кресла. В глазах его потемнело.

— Боже мой! — договорил он. Глаза его случайно упали на букет фиалок, забытый или, вернее, оставленный Женевьевой.

Морис бросился к нему, взял, начал целовать, и потом, заметив место, где лежали цветы, сказал:

— Теперь уже нет сомнения… эти фиалки… ее последнее «прости».

Морис обернулся, и только теперь увидел он, что чемодан был наполнен наполовину, а остальное белье лежало на полу или в полурастворенном шкафу.

Вероятно, белье, лежавшее на полу, выпало из рук Женевьевы при появлении Диксмера.

С этого мгновения объяснилось все: сцена, происходившая в этих стенах, еще недавних свидетелях счастья, живо представилась его глазам во всем ее ужасе.

До сих пор Морис был поражен, уничтожен; теперь гнев его проснулся во всем отчаянии.

Молодой человек встал, запер окно, взял на конторке два пистолета, заряженные на случай поездки, осмотрел затравку и, увидев, что она была в порядке, спрятал пистолеты в карман, прихватил пару свертков золотых луидоров, которые хранил в конторке, и, взяв саблю в ножнах, сказал:

— Сцевола, ты, кажется, предан мне; ты служил моему отцу и пятнадцатый год служишь мне…

— Да, гражданин, — отвечал слуга, испуганный мраморной бледностью и нервным трепетом молодого человека, чего прежде никогда не замечал он за своим господином, справедлво считавшимся самым бесстрастным и сильным человеком. — Что изволите приказать мне?

— Слушай, если дама, которая была здесь…

И он остановился; голос его так дрожал при этих словах, что он не мог продолжать.

— Если она вернется, — продолжал он через секунду, — прими ее, но запри за нею двери, возьми этот карабин, встань на лестнице и, заклинаю тебя своей головой, твоей жизнью и твоей душой, — не пускай никого! Если же захотят принудить тебя силой, защищайся, рази, убивай!.. И не бойся ничего, Сцевола: я беру всю ответственность на себя.

Голос молодого человека и его яростные движения наэлектризовали Сцеволу.

— Не только буду убивать, — сказал он. — Но еще дам убить себя за гражданку Женевьеву!

— Благодарю. Теперь выслушай, квартира эта мне ненавистна, и я не возвращусь сюда, покуда не отыщу ее. Если она успеет убежать и возвратится сюда, поставь на окно большую японскую вазу с маргаритками, которые она так любила. Это днем; ночью же выставь фонарь. По этим сигналам я узнаю, что она тут; но покуда я не увижу ни вазы, ни фонаря, я буду продолжать поиски.

— О, будьте, сударь, благоразумны! Будьте рассудительны! — закричал Сцевола.

Морис даже не ответил. Он бросился из комнаты, сбежал с лестницы, как будто на крыльях, и побежал к Лорену.

Трудно описать, до какой степени был поражен Лорен, когда выслушал рассказ Мориса.

— Так ты не знаешь, где она? — спросил он.

— Пропала! Исчезла! — горланил Морис в пароксизме отчаяния. — Он убил ее, Лорен, убил ее!

— Да нет же, друг мой, нет, мой добрый Морис; он не убивал; после стольких дней размышления не убивают женщину, подобную Женевьеве. Нет, если бы убил ее, он убил бы на месте, и если бы убил, то, в знак мести, оставил бы у тебя ее тело. Нет, мой друг, он убежал вместе с нею, слишком счастливый тем, что отыскал свое сокровище.

— Ты не знаешь его, Лорен, не знаешь! У этого человека в глазах было что-то ужасное.

— Да нет же, ты ошибаешься. Он всегда казался мне честным человеком. Он взял ее, чтобы принести в жертву. Он даст арестовать себя вместе с женой — и их убьют обоих. Вот в чем опасность, — говорил Лорен.

И слова эти удвоили ярость Мориса.

— Я отыщу ее! Отыщу или умру! — кричал он.

— О, если так, то мы, верно, отыщем ее; но только успокойся. Верь мне, любезный Морис: без размышления ничего не найдешь, а человек взволнованный, подобно тебе, не размышляет.

— Прощай, Лорен, прощай!

— Что с тобой?

— Ухожу.

— Оставляешь меня? Зачем?

— Затем, что это дело касается меня одного, потому что я один должен рисковать жизнью для спасения Женевьевы.