Душа Гедройца была настолько истощена событиями того дня, что он спал весь вечер и всю ночь. Открыв утром глаза, он увидел, что находится в вагончике. «Крепко спал, перетащили сюда с берега ребята, а я и не заметил даже», — подумал Г едройц. Он вышел наружу и увидел Ивана.

— Проснулся наконец, — усмехнулся Иван. — Что ты так смотришь на меня? Ну, был я у директора твоего в музее. Вчера уже не застал, сегодня утром пошёл… — Иван интригующе замолчал.

— И что, Ваня? Что случилось? Не томи душу, скажи наконец, — умолял Гедройц.

Иван спокойно раскладывал влажные сети.

— Да с ним всё в порядке. Неживой он, вот и всё. Так что можешь быть спокойным.

Гедройц чуть не поперхнулся:

— Как это неживой? Что ты хочешь этим сказать? Ты его убил, что ли, как того немца? Ты же сказал, что просто наказать его хочешь, чтобы вёл себя правильно!

Иван продолжал возиться с сетью, ответил, не глядя на Гедройца:

— Да успокойся ты, Андрюха. Не я наказал его — его Бог покарал. А вернее, сам себя он порешил.

— Что ты говоришь? Я не понимаю, объясни толком, — требовал Гедройц.

— Говорю же, не убивал я его. Он сам с собой покончил. Прихожу сегодня в музей, а мне там и говорят: утопился, дескать, директор, записку вот оставил, что, так, мол, и так, у меня смертельная болезнь, не ищите меня, я в Волге теперь, чтоб не мучиться больше. Ну и всё такое. Я сам эту бумажку нарочно пошёл посмотреть. Там как раз следователь знакомый приехал, всех в музее расспрашивает. Дело завели. Хочешь — сам сходи туда, убедись своими глазами. Опасности тебе нет больше.

Гедройц ошарашенно молчал. Что-что, а уж этот поступок Владимира Ильича был совершенно неожиданным. И многое оставалось непонятным. Вряд ли директора замучила совесть, и вряд ли он настолько испугался, что Гедройц, узнав его в автомобиле, будет пытаться вывести его на чистую воду, это недостаточная причина для самоубийства. Тут что-то другое. А если всё дело действительно в смертельной мучительной болезни, то зачем тогда ему, умирающему, затевать все эти игры с курганом? Или попытка задавить Гедройца лишь прощальный злобный жест? Всё это довольно сомнительно.

Гедройцу вдруг пришла в голову ужасная мысль: «Да ведь это Иван сделал! Это же он ещё вчера приехал домой к директору, вынудил его написать прощальное письмо и потом увез на реку, как немца того. Как же он мог это сделать? И мне ничего нарочно не говорит, чтобы я не был соучастником. И как я сразу не догадался, это же так очевидно!». Гедройц бросил косой взгляд на Ивана, а тот поймал этот взгляд и ещё раз усмехнулся.

Гедройц подумал: как Ваня рассчитывает, что о его хитрости никто не догадается? Ведь если не было у директора никакой смертельной болезни, то тогда расследование будет продолжено. Хотя он говорил, что следователь знакомый, замнет дело в случае чего… Но когда убивал, не знал, кто будет следователь. Или они у браконьеров все знакомые? Мысли Андрея путались, он решил оставить смерть директора на совести директора и Ивана. В любом случае, что бы за последние несколько часов, пока он спал, ни произошло, он был свободен, он был в безопасности и мог спокойно продолжать начатое им дело. Путь к кургану был открыт.

Гедройц на прощание выпил с браконьерами самогону и вернулся в город. Первым делом он зашёл к себе в гостиницу, привел себя в порядок, принял душ, побрился и позавтракал. А потом направился в музей, вспоминая Владимира Ильича и все связанные с ним события последних дней. В музее по-прежнему была милиция. Помощник покойного директора, которого Гедройц узнал ещё в прошлый свой приход, был явно встревожен, однако, увидев Андрея, улыбнулся, объяснил следователю, что это писатель из Москвы, работающий с архивами. Следователь, к облегчению Гедройца, не выразил желания с ним беседовать и вообще довольно быстро закончил свои дела и уехал прочь.

Волнение сотрудников музея было необыкновенным, повсюду слышались пересуды о произошедшем трагическом событии. Гедройц понял, что поработать в архиве как следует не удастся, и решил немного отдохнуть, прогуляться по городу. Ему захотелось заглянуть в книжный магазин, посмотреть, нет ли вдруг в продаже его книжек. Магазин оказался закрыт — без объяснения причины. Но около входа он увидел нищих: бездомные и безработные, по-видимому пьяные, они шумно просили милостыню.

А чуть в стороне от них стояла пожилая женщина. Она была плохо, бедно одета, ее взгляд устремлён в одну точку. Прямо на земле перед нею лежали газеты, а на них разложены книги, самые разные, в основном старые и потёртые. Книги эти были совсем никому не нужные, в каждом доме лишние. Если даже кто-то и хотел что-нибудь купить, только взглянув на неё, проходил мимо, дабы не встречаться с ней глазами, не будить ее от забвения — слишком горький и отрешенный у нее был взгляд. По-видимому, она продавала единственно то, что у нее было, что могла продать.

Перед нею сидел старый облезлый пудель, наверное, слепой и, судя по всему, больной. Гедройц смотрел на них издалека. Потом женщина, словно очнувшись, печально сказала собаке:

— Ну что, пойдём домой? Никто у нас сегодня ничего не покупает. Да ты совсем замёрз, дрожишь. Зря только я тебя на таком ветру столько времени продержала. Сейчас пойдем. Я дома тебя буду кашей кормить.

И она стала собирать книги. Они были ветхие, осыпались в ее руках. Она пыталась собрать вылетевшие страницы, но ветер подхватывал их и уносил прочь. Связав верёвкой две небольшие стопки, она тяжело подняла их и пошла вдоль улицы, а старенький пёс неровно засеменил вслед за ней, напряжённо принюхиваясь к её следам.

Гедройц почувствовал к ним сострадание, засмотрелся, задумался. Ему пришло в голову, что это ведь часто так бывает, что старушке самой есть нечего, а она ходит подкармливает собак, кошек, голубей всяких. И это правильно, недаром говорят: когда самому плохо, помоги тому, кому ещё хуже. Потом Гедройцу вдруг вспомнилась недавно услышанная история о том, как одна старушка кормила дома бродячих собак, а когда умерла, они её съели. Андрей вздрогнул, очнулся от своих размышлений, подбежал к бабушке:

— Я хочу купить у вас книги. Сколько вы за них просите?

Старуха поверила, обрадовалась, засуетилась:

— Сынок, да тут ведь одна только книжка ценная, при царе ещё печатали. Рублей за пятьдесят возьмёшь? Я-то уже совсем читать не могу. А остальные книжки ты так забери, даром. Может, найдёшь что-нибудь полезное.

Гедройц достал кошелёк, а у старушки глаза потемнели, и речь её стала монотонна:

— Я сюда уже целую неделю хожу. Да что толку… Я же внука своего найти хочу. Он погиб на войне, на Кавказе погиб, года ещё не прошло. Машину, в которой он ехал, взорвали. Мать-то его помешалась рассудком после этого, в больнице теперь. А нам с его невестой надо денег собрать, заплатить, чтобы останки его опознали, чтобы похоронить мне его по-христиански. Я у соседей денег взаймы просила, не дал никто. Оно и понятно — с чего отдавать-то будем? Все против нас теперь.

Гедройц был потрясен: «Она ведь и вправду считает, что, продав свои книги, сможет заплатить за экспертизу! Боже мой…» — и большими глазами посмотрел на эту отрешённую от всего женщину. Она же смотрела в землю и причитала полушёпотом:

— А я не верю, что нет его больше. Не может такого быть. Просто не может. Он же мне письма из Чечни писал… И для невесты своей тоже нам пересылал… Они как раз свадьбу играть хотели, когда его призвали. Не успели… И она, невеста его, тоже не верит, что погиб он. Я ему свитер связала и ещё зимние рукавицы его любимого синего цвета… Мне бы только вещей побольше продать, я бы тогда в Москву поехала, в больницу эту, где его держат…

Гедройц не знал, что ответить ей.

— Матушка, сходите в церковь, свечку поставьте. Легче вам станет.

Она подняла глаза, посмотрела на него:

— Миленький, нету ведь церкви у нас. Один только старец Иосиф живет у кургана, на берегу Волги. Была я у него, он мне и сказал. Говорит, у Бога мёртвых нет, у Бога все живые… — она замолчала, а потом тихо пошла куда-то, и пудель за ней.