Вознесенский, вы понимаете?

Из щетин его испитых,

Из трясины страшных век,

Как пытаемый из пыток,

Вырывался синий свет —

продирался ч е л о в е к!

По лицу леса шумели,

Шли дожди, пасли телят,

Вырывалось из туннеля,

Что он страшно потерял.

И отвесно над щекою

Плыли отсветы берез,

Плыли страшно и щекотно.

И не слизывал он слез.

И раздвинув рестораны,

Возле грязного стола,

Словно Суд,

светло и прямо,

М а-м а! —

Стала строгая страна,

Брови светлые свела.

Шляпки дам как накомарники,

Наркоманки кофий жрут...

"Майкл Орлов, лабай Камаринского!"

Жуть...

"М а-м а!" — стон над рестораном

под гармошки и тамтамы —

"М а-а..."

Были Миши, Маши, Мани --

стали Майклы, Марианны.

"М а-а..."

Они где-то в Алабаме

наземь падают ночами,

прогрызаются зубами —

к м а м е.

Рты измаранных, измаянных

сквозь неоны и вольфрамы —

"М а-а..."

А один из Бирмингама,

как теленок из тумана:

"Ма-а-а..."

...Гасят. Мы одни остались,

Лишь в углу мерцает старец,

Как отшельник Аввакум.

Он сосет рахат-лукум.

Сволочь очи подымает.

Человек к дверям шагает.

Встал.

Идет.

Не обернется.

Он вернется?

Вынужденное отступление

В Америке, пропахшей мраком,

камелией и аммиаком,

В отелях лунных, как олени,

по алюминиевым аллеям,

Пыхтя как будто тягачи,

За мною ходят стукачи —

17 лбов из ФБР,

Брр!..

Один — мордастый, как томат,

другой — галантно-нагловат,

И их главарь — горбат и хвор.

Кровавый глаз — как семафор.

Гостиницы имеют уши.

Как микрофон головка дуща,

И писсуар глядит на вас,

Как гипсовой богини глаз.

17 объективов щелкали,

17 раз в дверную щелку

Я вылетал, как домовой,

Сквозь линзу — книзу головой!

Живу. В гостиных речь веду.

Смеюсь остротам возле секса.

Лежат 17 Вознесенских

В кассетах, сейфах, как в аду.

Они с разинутыми ртами,

как лес с затекшими руками,

Как пленники в игре "замри!",

Застыли двойники мои.

Один застыл в зубах с лангустой.

Другой — в прыжке повис, как люстра.

А у того в руках вода,

Он не напьется никогда!

17 Вознесенских стонут,

они без голоса. Мой крик

Накручен на магнитофоны,

Как красный вырванный язык!

Я разворован, я разбросан,

меня таскают на допросы...

Давно я дома. Жив вполне.

Но как-то нет меня во мне.

А там, в заморских казематах,

шпионы в курточках шпинатных,

Как рентгенологи и филины,

Меня просматривают в фильме.

Один надулся, как моским.

Другой хрипит: "Дошел, москвич?!.."

Горбун мрачнее. Он молчит.

Багровый глаз его горит.

Невыносимо быть распятым,

до каждой родинки сквозя,

Когда в тебя от губ до пяток,

Как пули, всажены глаза!

И пальцы в ржваых заусенцах

по сердцу шаркают почти.

"Вам больно, мистер Вознесенский?"

Пусти, чудовище! Пусти.

Пусти, красавчик Квазимодо!

Душа горит, кровоточа

От пристальных очей "Свободы"

И нежных взоров стукача.

Отступление в виде мотогонок по вертикальной стене

Н. Андросовой

Заворачивая, манежа,

Свищет женщина по манежу!

Краги —

красные, как клешни.

Губы крашеные — грешны.

Мчит торпедой горизонтальною,

Хризантему заткнув за талию!

Ангел атомный, амазонка!

Щеки вдавлены, как воронка.

Мотоцикл над головой

Электрическою пилой.

Надоело жить вертикально.

Ах, дикарочка, дочь Икара...

Обыватели и весталки

Верткальны, как "ваньки-встаньки"

В этой взвившейся над зонтами,

Меж оваций, афиш, обид

Сущность женщины

горизонтальная

Мне мерещится и летит!

Ах, как кружит ее орбита.

Ах, как слезы белкам прибиты.

И тиранит ее Чингисхан —

Тренирующий Сингичан...

СИНГИЧАН: "Ну, а с ней, не мука?

Тоже трюк — по стене, как муха...

А вчера камеру проколола... Интриги.... Пойду

напишу по инстанции...

И царапается как конокрадка".

Я к ней вламываюсь в антракте.

"Научи, — говорю, —

горизонту..."

А она молчит, амазонка.

А она головой качает.

А ее еще трек качает.

А глаза полны такой —

горизонтальною

тоской!

Автоотступление

Ж.-П. Сартру

Я — семья

во мне как в спектре живут семь "я"

невыносимых как семь зверей

а самый синий

свистит в свирель!

а весной

мне снится

что я —

восьмой

Противостояние очей

Третий месяц ее хохот нарочит.

Третий месяц по ночам она кричит.

А над нею, как сиянье, голося,

вечерами

разражаются

Глаза!

Пол-лица ошеломленное стекло

вертикальными озерами зажгло.

... Ты худеешь. Ты не ходишь на завод,

ты их слушаешь,

как лунный садовод,

жизнь и больтвоя, как влага к облакам,

поднимается к наполненным зрачкам.

Говоришь: "Невыносима синева!

И разламывается голова!

Кто-то хищный и торжественно-чужой

свет зажег и поселился на постой..."

Ты грустишь — хохочут очи, как маньяк.

Говоришь — они к аварии манят.

Вместо слез —

иллюминированный взгляд.

"Симулирует", — соседи говорят.

Ходят люди, как глухие этажи.

Над одной горят глаза как витражи.

Сотни женщин их носили до тебя.

Сколько муки накопили для тебя!

Раз в столетие

касается

людей

это Противостояние Очей!..

...Возле моря отрешенно и отчаянно

бродит женщина, беременна очами.

Я под ними не бродил —

за них жизнью заплатил.

Футбольное

Левый крайний!

Самый тощий в душевой,

Самый страшный на штрафной,

Бито стекол — боже мой!

И гераней...

Нынче пулей меж тузов,

Блещет попкой из трусов

Левый крайний.