Вознесенский, вы понимаете?
Из щетин его испитых,
Из трясины страшных век,
Как пытаемый из пыток,
Вырывался синий свет —
продирался ч е л о в е к!
По лицу леса шумели,
Шли дожди, пасли телят,
Вырывалось из туннеля,
Что он страшно потерял.
И отвесно над щекою
Плыли отсветы берез,
Плыли страшно и щекотно.
И не слизывал он слез.
И раздвинув рестораны,
Возле грязного стола,
Словно Суд,
светло и прямо,
М а-м а! —
Стала строгая страна,
Брови светлые свела.
Шляпки дам как накомарники,
Наркоманки кофий жрут...
"Майкл Орлов, лабай Камаринского!"
Жуть...
"М а-м а!" — стон над рестораном
под гармошки и тамтамы —
"М а-а..."
Были Миши, Маши, Мани --
стали Майклы, Марианны.
"М а-а..."
Они где-то в Алабаме
наземь падают ночами,
прогрызаются зубами —
к м а м е.
Рты измаранных, измаянных
сквозь неоны и вольфрамы —
"М а-а..."
А один из Бирмингама,
как теленок из тумана:
"Ма-а-а..."
...Гасят. Мы одни остались,
Лишь в углу мерцает старец,
Как отшельник Аввакум.
Он сосет рахат-лукум.
Сволочь очи подымает.
Человек к дверям шагает.
Встал.
Идет.
Не обернется.
Он вернется?
Вынужденное отступление
В Америке, пропахшей мраком,
камелией и аммиаком,
В отелях лунных, как олени,
по алюминиевым аллеям,
Пыхтя как будто тягачи,
За мною ходят стукачи —
17 лбов из ФБР,
Брр!..
Один — мордастый, как томат,
другой — галантно-нагловат,
И их главарь — горбат и хвор.
Кровавый глаз — как семафор.
Гостиницы имеют уши.
Как микрофон головка дуща,
И писсуар глядит на вас,
Как гипсовой богини глаз.
17 объективов щелкали,
17 раз в дверную щелку
Я вылетал, как домовой,
Сквозь линзу — книзу головой!
Живу. В гостиных речь веду.
Смеюсь остротам возле секса.
Лежат 17 Вознесенских
В кассетах, сейфах, как в аду.
Они с разинутыми ртами,
как лес с затекшими руками,
Как пленники в игре "замри!",
Застыли двойники мои.
Один застыл в зубах с лангустой.
Другой — в прыжке повис, как люстра.
А у того в руках вода,
Он не напьется никогда!
17 Вознесенских стонут,
они без голоса. Мой крик
Накручен на магнитофоны,
Как красный вырванный язык!
Я разворован, я разбросан,
меня таскают на допросы...
Давно я дома. Жив вполне.
Но как-то нет меня во мне.
А там, в заморских казематах,
шпионы в курточках шпинатных,
Как рентгенологи и филины,
Меня просматривают в фильме.
Один надулся, как моским.
Другой хрипит: "Дошел, москвич?!.."
Горбун мрачнее. Он молчит.
Багровый глаз его горит.
Невыносимо быть распятым,
до каждой родинки сквозя,
Когда в тебя от губ до пяток,
Как пули, всажены глаза!
И пальцы в ржваых заусенцах
по сердцу шаркают почти.
"Вам больно, мистер Вознесенский?"
Пусти, чудовище! Пусти.
Пусти, красавчик Квазимодо!
Душа горит, кровоточа
От пристальных очей "Свободы"
И нежных взоров стукача.
Отступление в виде мотогонок по вертикальной стене
Н. Андросовой
Заворачивая, манежа,
Свищет женщина по манежу!
Краги —
красные, как клешни.
Губы крашеные — грешны.
Мчит торпедой горизонтальною,
Хризантему заткнув за талию!
Ангел атомный, амазонка!
Щеки вдавлены, как воронка.
Мотоцикл над головой
Электрическою пилой.
Надоело жить вертикально.
Ах, дикарочка, дочь Икара...
Обыватели и весталки
Верткальны, как "ваньки-встаньки"
В этой взвившейся над зонтами,
Меж оваций, афиш, обид
Сущность женщины
горизонтальная
Мне мерещится и летит!
Ах, как кружит ее орбита.
Ах, как слезы белкам прибиты.
И тиранит ее Чингисхан —
Тренирующий Сингичан...
СИНГИЧАН: "Ну, а с ней, не мука?
Тоже трюк — по стене, как муха...
А вчера камеру проколола... Интриги.... Пойду
напишу по инстанции...
И царапается как конокрадка".
Я к ней вламываюсь в антракте.
"Научи, — говорю, —
горизонту..."
А она молчит, амазонка.
А она головой качает.
А ее еще трек качает.
А глаза полны такой —
горизонтальною
тоской!
Автоотступление
Ж.-П. Сартру
Я — семья
во мне как в спектре живут семь "я"
невыносимых как семь зверей
а самый синий
свистит в свирель!
а весной
мне снится
что я —
восьмой
Противостояние очей
Третий месяц ее хохот нарочит.
Третий месяц по ночам она кричит.
А над нею, как сиянье, голося,
вечерами
разражаются
Глаза!
Пол-лица ошеломленное стекло
вертикальными озерами зажгло.
... Ты худеешь. Ты не ходишь на завод,
ты их слушаешь,
как лунный садовод,
жизнь и больтвоя, как влага к облакам,
поднимается к наполненным зрачкам.
Говоришь: "Невыносима синева!
И разламывается голова!
Кто-то хищный и торжественно-чужой
свет зажег и поселился на постой..."
Ты грустишь — хохочут очи, как маньяк.
Говоришь — они к аварии манят.
Вместо слез —
иллюминированный взгляд.
"Симулирует", — соседи говорят.
Ходят люди, как глухие этажи.
Над одной горят глаза как витражи.
Сотни женщин их носили до тебя.
Сколько муки накопили для тебя!
Раз в столетие
касается
людей
это Противостояние Очей!..
...Возле моря отрешенно и отчаянно
бродит женщина, беременна очами.
Я под ними не бродил —
за них жизнью заплатил.
Футбольное
Левый крайний!
Самый тощий в душевой,
Самый страшный на штрафной,
Бито стекол — боже мой!
И гераней...
Нынче пулей меж тузов,
Блещет попкой из трусов
Левый крайний.