Две недели Митька не отходил от зимовья и на десять шагов. Ему казалось, что, стоит отлучиться хотя бы недалече, появится Иван, и радостная весть, которую ему хочется услышать как можно скорее, дойдет до него позже. Жаль было просрочить минуты, а проходили дни, однообразные, длинные. Митька подолгу просиживал на пороге избушки, посасывая резную бурятскую трубку, подаренную ему Иваном в последний приход. Запах крепкого самосада смешивался с весенними ароматами пробудившейся тайги. Струйки дыма на мгновение повисали в неподвижном воздухе и растворялись в его голубизне. Невидимые лопаты разгребли снег на открытых местах, оттеснили его под укрытие густых ельников. Заговорили горные ручьи, взламывая непрочный лед на норовистых таежных речках. На полянах запестрели головки подснежников.

Однажды, докурив трубку, Митька поднялся на ноги, широкой фигурой закрыв вход в зимовье. Внимание его привлек лай проходившего неподалеку гурана, прозвучавший как вызов охотнику. Митька машинально схватил ружье и патронташ, выскочил из зимовья. Обойдя с подветренной стороны кустарниковые заросли, Митька встал за толстенную осину и увидел на полянке дикого козла. Козел высоко поднял украшенную витыми рогами голову и нетерпеливо постукивал копытцем но непросохшей земле. Митька залюбовался таежным красавцем. Звери редко подпускают к себе близко, и сейчас козел встревоженно шевельнул рогами и завертел головой, чувствуя опасность. Митька тихонько свистнул. Козел, сделав прыжок, пошел в сторону, перемахивая кустарники, не задевая даже их вершинок ногами. Выстрел ударил вслед, Митька не сомневался, что попал, но рана оказалась пустячной. Охотник пошел за зверем. Догнать и добить во что бы то ни стало. Подстреленный козел все равно погибнет, станет жертвой стаи голодных волков, которые наверняка обнаружат кровавый след.

Охотничий азарт разгорался с новой силой. Равнодушие ко всему как рукой сняло. Козлиный след увлекал за собой, сойти с него уже было невозможно. Взрытая копытцами земля, срезанные ветки, клочья шерсти, капли крови, незаметные для неопытного глаза, служили Митьке путеводными вехами в погоне. Временами казалось, что загнанный, обессиленный потерей крови козел где-то рядом, вот-вот мелькнет его вылинявшая грязная шуба. Но позади оставались версты, а добыча никак не попадала на мушку. След дважды пересек петляющий в камнях неглубокий ручей, только что сбросивший с себя ледяную кору и потому облегченно вздыхающий на чистых плесах.

Здесь козел останавливался, пил из ручья воду. Митька прибавил шагу, спрямляя дорогу вдоль картавящего на перекатах потока. Невдалеке угадывался шум водопада, пока скрытого за кустарниковым занавесом. Солнце бросало вдогонку Митьке парные лучи. Раздвинув кусты, Митька увидел козла. Козел стоял на каменной площадке, ошалело крутя головой: впереди и вправо дорогу преградила отвесная скала, изогнувшаяся полуподковой, сзади настигал преследователь, слева ужасающий грохот воды, ниспадающий белопенным каскадом с головокружительной кручи. Ноги животного подкосились, и оно неловко опустилось всем туловищем на каменную плиту. В его тусклом угасающем взгляде Митька почуял покорность человеку-победителю. Ружье опустилось само собой, охотничий азарт остыл.

«Куда же меня занесло?» — подумал Митька, оглядывая незнакомую местность. Подняв голову, он увидел: по скользким замшелым камням стремительно стекали тысячи звонкоголосых струй. Сливаясь у подножия скалы в один поток, они, как струны многоголосого оркестра, издавали оглушительный однотонный звук, и звук этот, повторяемый беспрерывным эхом, включивший в себя глухие удары водяного молота по каменной наковальне и шипение беснующихся брызг, господствовал над всей окрестностью. За многие годы водопад выдолбил глубокий котлован. Заполненная до краев чаша выбрасывала излишки воды в ручей, который, унаследовав беспокойный норов водопада, рвался вперед.

Опершись о ствол ружья, Митька любовался искусством суровой природы, вечного поединка воды и камня.

Солнце вошло в зенит, прорвав облачную пелену. Его вездесущие щупальца-лучи вцепились в косматую гриву водопада и, держась за нее, соскользнули вместе с потоком к подножию скалы.

Прежде не освещенная солнцем, на фоне черно-глянцевой скалы водяная лавина казалась мрачной, серой. Пронизанная солнечными блестками вода заиграла яркими цветами радуги. Тысячи разноцветных искрящихся фонариков заблестели одновременно, мерцая, кувыркаясь, перепрыгивая с места на место. Митька перевел взгляд к подножию скалы и обомлел.

Разноцветные струйки сливались в сплошной поток золотого цвета. Казалось, расплавленное золото лилось через край гигантского опрокинутого чана. Золотые брызги с металлическим звоном ударялись о каменистые уступы, тяжелыми желтыми монетами, булькая, падали в котлован. «Солнце и золото. Золото и солнце. Золотая вода. Золотой водопад», — короткие отрывочные мысли роились в опьяненной Митькиной голове. И вдруг очарование исчезло: солнечные лучи, словно натешившись забавной игрой, последний раз пробежали снизу доверху по золотому потоку и скрылись. И снова все стало мрачным и серым.

Митька протер глаза: неужели все это обман, видение? Он вплотную подошел к расщелине, вгляделся в черные камни, плотно прикрытые прозрачной накидкой.

Сквозь водяную пленку из каменной стены смотрели на него веселые желтые глазки, задорно подмигивая удачливому промысловику. Сомнений не оставалось: водопад вымыл в подножии скалы золотоносные жилы. Золотой песок, самородки, несметное богатство — все в твоих руках, Дмитрий Дремов! «У кого власть, у того и сила», — вспомнились ему слова Ивана Петрова.

Богатство принесет ему и власть и силу, а с ними счастье, которое дороже всех драгоценностей мира.

Часть вторая

БРАТЬЯ

ЗАВЕЩАНИЕ

На Руси справляли пасху. С колокольным заливистым звоном докатилась она и до Сибири, вышла на широкую улицу села Убугун. Снег давно растаял, дорога высохла. В церкви отслужили заутреню. Прихожане семьями, компаниями, в одиночку шли из церкви, неся пасхальную снедь на блюдах, в кузовках, в кошелках.

В центре села стоял богатый дом, срубленный «в лапу». Восемнадцать венцов из полуаршинных бревен, охлупень с диковинным коньком, опустившим конскую голову книзу, словно конь-работяга тянул с большим напряжением тяжелый воз, узорчатая причелина, украшенная кружевной резьбой, замысловатые наличники, глухой забор с царскими воротами выделяли дом среди соседних, вросших в землю, срубленных «в обло» неуклюжих избенок. Это дом зажиточного хозяина Дмитрия Степановича Дремова.

Звякнув кольцом калитки, громко простучав каблучками сапожек по тротуару и ступенькам высокого крыльца, в дом вбежала девушка.

— Кто проспал в пасху заутреню, того завтра водой окатим, — защебетала она, видя, что обитатели дома еще не собираются в церковь.

Два дюжих парня, сидевшие с опущенными головами в передней на скамейке, даже не подняли на нее глаз. Из боковушки вышла хозяйка дома. Девушка не узнала ее. Прежде статная, высокая, моложавая, несмотря на немолодые годы, она впервые согнулась, будто пригнетенная к земле тяжелой ношей.

— Ты, Дунюшка? — с нежностью и болью в голосе поприветствовала она девушку. — Наказал нас господь бог в Христов день, кормилец наш, Дмитрий Степанович, преставляется…

Девушка схватила рукой конец платка и вместе с пальцем закусила его острыми зубками.

— А-а-а, — послышался ее приглушенный стон.