Парни на скамейке даже не шелохнулись. В сенях хлопнула дверь. В избу вошел старший сын Дмитрий.

— Седни и батюшку для исповеди не сговоришь, — чуть слышно сказал он матери.

— К черту тогда попов! — послышался хворый мужской голос из боковушки. — Исповедоваться буду перед семьей: женой любимой и сыновьями…

Хозяйка бросилась в комнату к умирающему мужу.

— Не гневи господа, Митрий Степанович! — взмолилась она.

Сыновья последовали за ней. Дунюшка, чувствуя себя лишней, неслышно выскользнула из избы.

— Слушай меня, госпожа моя Галина Федоровна, слушайте и вы, сынки Дмитрий, Степан и Иван…

Дмитрий Степанович Дремов заговорил тихо, спокойно, словно был не на смертном одре, а вел задушевную беседу в семейном кругу, какие часто бывали и раньше в зимние вечера. Только прежде отец рассказывал о тайге, об охоте, повадках зверей и птиц, а ныне рассказал о том, что всю жизнь скрывал даже от самых близких людей.

Никто, кроме него, Дмитрия Дремова, не знал о золотом водопаде. В ту памятную весну, когда подраненный козел привел Митьку к золоту, намыл он в ручье пудишка два драгоценного песка. Попадались и самородки, угловатые, неровные, величиной с молодые кедровые орехи. Внезапно разбогатев, решил Митька играть в открытую. После троицы, когда ошалелые от беспробудной пьянки чалдоны с тупой головной болью отлеживались по домам, заявился он в Убугун прямо к старосте Каинову.

Ввалился он в хату в ту пору, когда Кирьян Савелович вылазил из подполья со жбаном холодного кваску для поправки головушки, отяжелевшей от праздничной гулянки. Видно, не было дома ни хозяйки, ни племянницы (кончился срок ее заточения), коли самому хозяину пришлось о себе беспокоиться. Как стоял он в подполье на лестнице, на полтуловища возвышаясь над полом, так и замер, прижав жбан к груди, увидев врага своего в собственном доме.

А Митька давно уже решил, что лучше худой мир, чем добрая ссора. Не видел он другого пути, кроме как «купить» дядю Кирьяна всемогущим золотом.

Трудно было сломить характер. Не в правилах таежника первому искать примирения, идти на поклон к заклятому врагу. Другого выхода не было. И уступку свою Дмитрий расценивал не как смиренную покорность, а как неизбежность, своеобразную уловку, наподобие звериной, когда загнанный в тупик сохатый не кидается ожесточенно на своего преследователя, а делает короткую передышку, чтобы накопить силы для решительного броска и разящего удара.

Перекрестившись в угол, где под образами скупо мерцала лампадка, Митька нехотя поклонился старосте.

— К вам, дядя Кирьян, с повинной.

Позиция, занимаемая старостой, была не из выгодных, поэтому его словами была всепрощающая фраза:

— Повинную голову и меч не сечет.

Митька вытащил из-за пазухи кожаный кисет, не торопясь развязал тесемку, словно собирался закурить. Потом, как бы забыв о первоначальном намерении, тяжело стукнул кисетом о стол.

— Вот, дядя Кирьян, какой табачок растет в тайге.

Кисет свернулся набок. Мелкие золотые песчинки вывалились на грязный стол, в лужицу пролитого кваса, через выпавший сучок в столешнице посыпались на пол. Староста подскочил к окну, задернул занавеску, затем метнулся к двери, набросил крючок.

— Ты такими вещами, паря, не шути, — заругался он на Митьку. — Где взял?

— Велика тайга…

— А много ли взял?

— Подходяще. А еще больше осталось.

— Сдается, варначина, што ты какого-то старателя обобрал. Как бы снова в централ не угодил.

— Все в твоих руках, дядя Кирьян: и мое счастье, и твое богатство.

— Да што уж. Мы теперь вроде родня. Грешно на своих руку подымать.

Митьку понял, что попал в цель…

Много золота после этого перекочевало в руки старосты. Пришлось немалую долю уделить и уездному начальству, какая-то толика осела и в личной казне губернатора.

«Леший с ним, с золотом, — думал Митька, — лишь бы отстало это клеймо «беглый каторжник» да получить бы право на вольную жизнь».

Сделать это Кирьяну Савеловичу с помощью золота не составило труда: сам он прежде хотел упечь варнака Митьку на каторгу, сам он теперь и вызволил его из этой горькой беды. К осени Митька переселился в Убугун и стал свободно появляться на улицах, не опасаясь встречи с односельчанами и с непримиримым с нарушителями царских законов урядником. К этому времени в центре села по заказу старосты Митьке срубили новый пятистенник, да такой, какого сроду не видали даже самые богатые убугунцы.

В нем он и зажил с Галей, наскоро обвенчавшись в местной церкви без торжества и пышности. «Худой поп свенчает, и хорошему не развенчать» — так говорят в народе. «Вот и крепче будет наша женитьба», — думал Митька, глядя на сморщенного старенького священника. Вскоре привез он домой и первенца своего Митеньку, разыскав его у Шестопалихи. Только Шесто-палиха ни за что не согласилась жить в том селе, где все ее считали колдуньей. Митька наделил ее деньгами, и не проходило месяца, чтобы кто-нибудь из Дре-мовых не навещал старуху.

Вскоре у Дремовых появился второй сын, Степан, а там Галя подарила мужу еще одного сына — Ивана.

И вот, чуя, что часы жизни его сочтены, рассказывал теперь сыновьям Дмитрий Степанович о своей судьбе. Золота в Тургицской долине много, хватит на многих приискателей, говорил он сыновьям, а не показывал он места им раньше потому, что боялся: будет сыновьям от золота беда, не сумеют они воспользоваться богатством, начнут соперничать и ссориться. Не скрыл он сейчас и того, что многие из жителей села пытались выведать у него месторождение золота, особенно исподтишка подбирался к тайне золота Кирьян. Но ни угрозами, ни слежкой не смог он узнать, откуда добывает золотой песок и самородки Дмитрий Степанович. Один только раз брал с собой в тайгу за мешками с золотым песком Дмитрий Степанович старшего сына Дмитрия, но тот с первого разу дорогу не запомнил.

— Вы уже подросли, большие вы у меня, — говорил Дмитрий Степанович, глядя тусклыми глазами с кровати на сыновей. — Открываю вам свою тайну, сумейте только ею воспользоваться с умом… Сам-то вот я не уберегся… Не хочу, чтобы вы мстили за мою смерть, но скажу вам, погибаю я через зависть и злобу каиновских подручных — Алехи и Петрухи… Подкараулили они меня в тайге и требовали отвести их к золотой жиле. Я отказался… Они шибко избили меня. Дубасили прикладами и пинали, думали, что умер я. А у меня хватило сил очнуться и добрести до дому, но отбили они мне нутро… Не жилец я на белом свете… Никому только, сыночки мои, не открывайте тайну золотого водопада. Он в Тургинской долине, за зимовьем. Прошу вас на кресте… на кресте поклясться…

Отец задыхался, но слабой рукой еще перекрестил сыновей, и тут голова его откинулась на подушку.

…На сороковой день после смерти отца, справив по христианскому обычаю поминки по усопшему, три брата Дремовых снарядились в тайгу — искать Тургинскую долину и зимовье отца. Дмитрию исполнилось двадцать три года, и он по праву старшего возглавил поход.

Давно уже сосватались молодые, и только болезнь Дмитрия Степановича, а после смерть его снова оттянули намеченную свадьбу. Росла Дунюшка сиротой у деда-пасечника на ближней заимке, часто наведывалась в Убугун, принося богатеям мед и на вырученные деньги запасая деду и себе провизию в сельской купеческой лавке. Там и увидел ее впервые Дмитрий, когда она, истратив выручку от меда на хлеб, табак и соль, с затаенной завистью разглядывала выложенные на прилавок яркие шелковые ленты и косынки.

Дмитрий, рослый детина, для будней одетый франтовато — в картуз с лакированным козырьком, пиджак городского покроя и хромовые сапоги, — зашел в лавку, широко распахнув двери, как заходят в торговые заведения люди с полным карманом.

Не баловал отец своих сыновей деньгами, но мать Галина Федоровна, после того как семья зажила в полном достатке, ни в чем не отказывала детям, особенно старшенькому Митеньке, который родился в нужде и печали и был дороже других детей изболевшемуся в тоске о нем сердцу матери. Не жалела она для него ни ласки, ни денег. Тем же потакала и младшим, Степушке и Ванюшке. Вымахали парни здоровенные, могутные. Работали они больше при доме, любое дело выполняя как забаву. Нельзя было назвать сыновей Дремовых лежебоками, отец приучал их к физическому труду, однако не было в них отцовского усердия и материнского терпения. Деньги, которыми тайком от отца, не знавшего им счета, наделяла сыновей мать, не были заработаны ими тяжелым потом, поэтому и спускались легко на баловство и лакомства. Остерегалась только мать, чтобы сыновья не пристрастились к хмельному зелью, да, видно, не усмотрела: младшие сыновья пошли не в отца — трезвого, рассудительного мужика…