Где-то здесь неподалеку разыгралась трагедия-братья Дремовы убили своих спутников, чтобы самим безраздельно завладеть отцовским кладом. Но, значит, и клад где-то здесь, недалеко. Весь следственный материал по делу братьев Дремовых был знаком Максиму Харитоновичу еще задолго до того, как им заинтересовался Костя Голубев, и это позволяло ему легко ориентироваться в исторических событиях. Вот сейчас встать и рассказать обо всем приунывшему Головину, этим славным ребятам — Сашку и Игорю. Но что- даст им этот рассказ, кроме новых сомнений? «Дремовский клад» как был, так и остается загадкой. Реальны только горы пустой породы, гиблое старательское место. И неизвестно еще, на верном ли пути стояли Голиков и Шмидт? Может быть, зря они сложили свои головы, коли их убийцам не удался золотой фарт?

В раздумье ходит и Головин. «До каких пор будет продолжаться эта бессмысленная авантюра? — думает он, искоса поглядывая на одиноко сидящего профессора. — Каждый день подвергать себя опасности, а ради чего? Допустим, что мы нашли стоянку Голикова и Шмидта. А что дальше? Ведь разработки не дали ни грамма металла. Неужели профессору не ясно, что эти заброшенные прииски уже принесли разочарование какой-то одной из старательских партий, каких было десятки, зараженных дурацкой легендой о «дремовском кладе». Видимо, люди также натолкнулись на голиковское зимовье и, зная (после суда над братьями Дремовыми), что где-то в ручье около зимовья скрыто богатство, решили перерыть всю землю и делали это с воловьим упорством, лишь бы отсрочить горькое разочарование в своих неудавшихся потугах на обогащение».

— Сашко! — неожиданно услышал Головин страшный вопль Игоря. — На помощь! С Максимом Харитоновичем неладное.

Профессор лежал на боку с поджатыми ногами, одну руку приложив к сердцу, а второй разгребая мох и царапая землю. Глаза его то закрывались, то открывались, виновато поглядывая на окружающих, как бы моля не осуждать его за то, что он, руководитель экспедиции, первым не выдержал суровых испытаний.

— Скорей делайте ему искусственное дыхание, распорядился Головин.

Студенты, готовые исполнять любой приказ ради спасения профессора, бросились к нему, Игорь расстегнул пуговицы вязаного жилета. Сашко попытался распрямить ноги больного, уложить его на спину.

— Вы што, загубить деда хотите? — сердито проговорил Семен Сумкин. — Еще ученые! Нешто можно хворого за руки и за ноги дергать. Воздуха ему больше надо и спокой.

Семен рукой отстранил неудачливых помощников, наклонился ухом к груди профессора, пощупал его лоб.

— Только спокой! — удовлетворенно произнес он, поднимаясь на ноги. — Сердце у деда прихватило, вот и зашелся. К вечеру отпустит.

А ребята уже устроили подстилку из мягких веток в тени густокронной березы и осторожно перенесли профессора на импровизированное ложе.

— Игорь, перестраивай рацию, передай в Иркутск радиограмму. — Головин протянул Колосовскому листок из блокнота с текстом. Через несколько минут в эфир ушла тревожная весть о болезни профессора Котова. —

Телеграмма гласила: «Срочно выезжайте Убугун участия поисках дремовского клада Котя». Люба Котова долго вертела в руках негнущийся бланк с наклеенными полосками бумаги, слова на которых вызвали смятение в ее душе. Во-первых, что это за подпись «Котя»? Или это шалость телеграфа, или глупый розыгрыш товарищей-студентов, знающих, как она огорчена отказом деда включить ее в экспедицию. Но ведь какая это злая шутка. Люба уже почти утвердилась в этом предположении, решила не поддаваться на удочку коварным друзьям и даже никому не говорить о телеграмме — пусть их шутка прозвучит холостым выстрелом. В пестром ситцевом сарафанчике, подчеркивающем летний загар, в домашних туфлях, на босу ногу, она ходила по опустевшей дедовой квартире из комнаты в комнату, поливая рассаженные ею цветы, заполнившие все подоконники. Теплый полуденный воздух, профильтрованный в цветочной листве, врываясь в открытые окна, становился свежее. Голоса ребятишек, доносившиеся с улицы, изредка заглушал перезвон вечно спешащих трамваев. Голуби слетались — к кухонному подоконнику, где для них молодой хозяйкой всегда было насыпано вдоволь зерна. Из дедова кабинета слышалась приглушенная музыка, по радио передавали утренний концерт.

Все шло по однажды заведенному порядку, нарушить который могли только непредвиденные обстоятельства. Так неужели телеграмма и есть одно из этих обстоятельств?

Люба позвонила на телеграф. Старшая телеграфистка подтвердила, что телеграмма с указанным ею номером принята сегодня ночью из села Убугун Присаянского района и в достоверности ее сомневаться не следует. Что касается подписи, то она сделает запрос.

Розыгрыш отпадал. Кто же мог быть в Убугуне? Только дед. Значит, он смилостивился и решил подключить ее в экспедицию. Конечно, «Котя» — это искаженное телеграфом «Котов». Но почему «выезжайте», ведь дед никогда не величал ее на «вы». «А, мало ли искажений допускает телеграф, — успокоила себя Люба. — Надо срочно собираться».

Через минуту она уже звонила в справочное бюро вокзала узнать, когда отходит поезд в Убугун, и была огорчена, что подходящий поезд, останавливающийся на ближайшей от Убугуна станции (ничего себе ближайшая, если от нее надо еще ехать сто километров на машине), будет только вечером. Прежде чем снять телефонную трубку, Люба задумалась. Стоило ли сообщать этому вертопраху, как мысленно называла она Костю Голубева после неожиданного его исчезновения из садика, что она надолго покидает город? Счастливому человеку свойственно всепрощение. Люба была счастлива и простила Костю.

С кафедры университета, куда она с трудом дозвонилась, чей-то женский голос долго нравоучительным тоном разъяснял ей, что она, видимо, ошиблась, так как кафедра не справочное бюро. Люба представила желчное выражение лица престарелой дамы на другом конце провода, и ей стало не по себе от мысли, какое окружение у ее друга, парня хотя и ветреного, но в общем неплохого. Костина квартира не ответила. Больше звонить было некуда, разыскивать Костю в городе бесполезно. Нужно срочно собирать вещи в дорогу. На сборы много времени не требовалось: все было заготовлено заранее, когда Люба даже не допускала мысли, что дед не возьмет ее с собой. Наскоро уложив вещи в чемодан, Люба хватилась: как же она будет пробираться сквозь таежные дебри с чемоданом в руке? Нет, нужен заплечный мешок, удобный, аккуратный, не стесняющий движений, оставляющий руки свободными. Такой мешок отыскался в чулане. С многочисленными карманами и карманчиками, с десятками ремешков неопределенного назначения, с металлическими пряжками и пуговицами различной величины, он мог сгодиться не только для похода в тайгу, а даже для зимовки на Северном полюсе. Переложив из чемодана свой нехитрый багаж, Люба убедилась, что он не занимает и одной трети мешка. Подтянув заплечные ремни, Люба примерила свое походное снаряжение. Мешок, растянувшись вдоль всей спины, опустился почти до самых пят. С трудом девушка разгадала назначение ремней и пряжек. И мешок принял компактный вид, плотно прилег к худенькой спиче Любы.

Никто не провожал девушку и не усаживал ее в поезд. Никто не встречал на незнакомой маленькой станции, откуда проселочная дорога вела в Убугун. Это не помешало ей через сутки с меньшими приключениями, чем это было с ее предшественником, оказаться там, куда вызывала телеграмма.