«Да ведь это Люба, внучка профессора», — наконец узнал ее Сашко. Скрываться в кустах дальше было незачем, и он, перепрыгивая через кочки, выскочил на поляну.

А Любка, торжествующая Любка, видя деда живым и невредимым, отплясывала немыслимый танец и пела, кружилась возле деда, дерзко заглядывая ему в лицо.

Ее восторженный пыл умерила Ольга Кухтарева.

— Больной, приготовьтесь к осмотру, — властно сказала она, указывая на палатку. — А вы, девушка, в сторонку…

Максим Харитонович покорно разделся до пояса и безропотно подставлял голую грудь и спину под холодный раструб стетоскопа. По приказу Ольги он послушно поднимал и опускал руки, сдерживал дыхание или, наоборот, делал глубокие вдохи и выдохи. Сохраняя полную серьезность, Ольга исследовала профессора, как она привыкла говорить, «по швам».

— Больше воздуха, абсолютный покой и никаких волнений, — словно читая рецепт, проговорила она, когда профессор натягивал на плечи рубаху.

Сашко удивился: Семен-то, оказывается, что твой доктор, правильный установил режим профессору.

Люба опустилась на корточки возле деда, сидевшего на пне, обхватила его согнутые в коленях ноги тонкими руками и, склонив голову набок, открыто любуясь, смотрела в его вдруг помолодевшие глаза.

— Доктор, мне немедленно нужно переговорить с профессором, — не отходя от Ольги ни на шаг, доказывал ей Дмитрий.

— Я же сказала — никаких волнений.

Чего-чего, а этого Дмитрий не ожидал. Да как ома смеет оскорблять его! Решительность и смелость всегда приходили к Дмитрию в момент ярости. «К дьяволу сантименты, интересы государства для меня дороже всего».

— Я позволю вам переговорить с профессором, — заговорила Ольга.

Не дослушав ее наставлений, Дмитрий бросился к Максиму Харитоновичу. Тот, кое-как вырвавшись из объятий внучки, уже сам спешил к нему навстречу.

— Конспиратор! Интриган! — загремел его голос, опускаясь до низких басовых нот. В этом грозном восклицании чувствовалась веселая наигранность. — Выкладывай все, что у тебя есть, у этой свиристелки я ничего не понял.

Дмитрий выхватил из кармана кусок сыромяти.

— Вот документ, подтверждающий торжество истории над геологией! — с вызовом произнес он, подавая профессору свою находку.

— Постой, постой. Какое торжество? Нет уж, раз зарядил, так выстрели.

Никогда, наверное, даже у профессора Котова на лекциях, славящихся своей занимательностью, не было таких увлеченных слушателей. Дмитрий рассказывал обо всем, что с ним произошло со дня отъезда отряда в экспедицию до сегодняшней встречи, не забыв упомянуть и о письме, полученном от юриста Глухих. Особенно профессора взволновала история неожиданного превращения Кости Голубева в Дмитрия Дремова, а карта прадеда привела его в восхищение. И хотя Дмитрий обращался только к Максиму Харитоновичу, из его поля фения не ускользнуло внимание, с каким слушала Люба, сидевшая рядом с дедом и нежно обнимавшая его за плечи. Задумчивый взгляд Ольги, казалось, говорил: «Видно, ошиблась я в этом парне, кто ж думал, что в нем настоящая дремовская закваска». Сашко бурно реагировал на каждое открытие, рассказ Дмитрия расшевелил даже этого увальня. Летчик, которого- трудно было чем-либо удивить, и тот подавал голос в самые острые моменты рассказа. Подошел Головин, холодный, безучастный. Немного послушав Дмитрия, он раздраженно махнул рукой, отвел летчика в сторону, перекинулся с ним несколькими фразами и поспешил в палатку. Пришла очередь говорить и Максиму Харитоновичу. Он подозвал летчика, указал на- карту Дремова.

— Ну как, воздушный бог, найдем мы по этим ориентирам дремовокие отметки?

— Надо подняться в воздух, — подумав немного, ответил летчик. — Сверху виднее.

— Так за чем же дело стало?

— Горючего в обрез. Только-только добраться до дому.

— Вертолет прибыл по моему вызову, — послышался голос Головина. — Я получил распоряжение геологоуправления лететь в Иркутск. Беру с собой больного профессора и врача. За остальными членами экспедиции вертолет придет вторым рейсом.

Слова Головина произвели на всех эффект разорвавшейся бомбы.

— Провокация, предательство! — расшумелся профессор, острыми кулаками размахивая перед носом невозмутимого Головина. Дмитрий обалдело глядел, не понимая, откуда взялся этот неприятный человек и с какой стати ой берет на себя право решать судьбу многолетних поисков. Люба, сдерживая разбушевавшегося деда, сама кричала Головину обидные слова. В немом недоумении застыли Ольга и Сашко.

А Головин, передавая летчику листок с радиограммой, четко выговорил:

— Вот приказ, потрудитесь выполнять.

Тут не выдержал и летчик, старый дисциплинированный авиатор:

— Извините… но здравый смысл мне подсказывает…

— Этот здравый смысл приведет вас на скамью подсудимых, — угрожающе проговорил Головин. — Немедленно свяжитесь по рации со своим подразделением, вам подтвердят приказ.

— Моя рация неисправна…

— Как же вы могли лететь в тайгу? Нарушили инструкцию.

— Человек в опасности, нет другого вертолета, мы пошли на риск…

— Понятно. Сейчас свяжемся по нашей рации, — Головин направился в палатку.

— Решено, — твердо сказал Максим Харитонович. — Б разведку летим мы с Костей, то есть Димой, лагерь остается на месте.

— Доктор, вы отвечаете за жизнь профессора, — закричал от палатки Головин. — С миокардом и в воздух? Неслыханно…

Что было делать бедной Ольге? Вмешаться — еще больше растравить старика, тогда инфаркт неизбежен. Она вопреки всем медицинским правилам рискнула:

— Профессор вполне здоров. Вылет в разведку разрешаю.

Пилот поспешно натягивал шлем, застегивал комбинезон. Дмитрий и Максим Харитонович, вооружившись биноклями, двинулись к вертолету.

— И я с вами, — бросилась за ними Люба.

— В другой раз, — угомонил ее дед, и она безропотно отошла от вертолета.

Заработал мотор, взревели винты. Дмитрий, торжествующий, с высоты смотрел на худенькую сгорбленную фигурку любимой девушки. Вдруг Люба встрепенулась, замахала рукой и крикнула звонким голосом

— Костя!.. Ах, нет, Дима! Береги деда!..

— Ну, паря, и навострился ты ходить по тайге, удержу нет, — обратился к Игорю Семен Сумкин.

— Спешить надо, — отозвался тот.

Путь искателей лежал через гари и буреломы, по обмелевшим ручьям, сквозь колючие заросли, среди редких пустошей, усыпанных лысыми гольцами, торчащими из земли, словно противотанковые надолбы. Шли без привалов, на ходу разжевывали сладкие сухари, прихлебывая из термосов горячее какао. Профессор распорядился сделать дальнюю трех-четырехдневную разведку, пройти по безымянному ручью до первого притока, спуститься по нему на плоту километров на тридцать-сорок и выбрать место для переноски лагеря в район, где еще не было поисковых партий.

Где же тот приток, о котором говорил профессор? На карте он обозначен точно, а вот впадает ли в него наш ручей — неизвестно. Игорь с сомнением покачал цыганской головой, сдвинув на затылок широкополую войлочную шляпу, приобретенную еще прошлым летом в Крыму. Вьющиеся волосы выбились из-под шляпы на вспотевший лоб и, как сосульки, повисли у висков.

Ручей служил прекрасным ориентиром. Километрах в пятнадцати от лагеря путники вновь натолкнулись на заброшенные разработки, однако и здесь, кроме отвалов пустой породы, обнаружить ничего не удалось.

— Зачем же здесь заявочные столбы, — удивился Игорь, — какому безумцу пришла эта вздорная затея столбить пустопорожний участок?

— Тут, видно, схитрил кто-то, — предположил Семен. — Были раньше такие мужички-старатели. Намоет удачно золотишка с полпуда, а место надо затаить. Вот он и переносит металл на пустое место, подсыплет, где надо, а потом и продает фартовый участок подвернувшемуся с деньгой купчишке, а для блезиру несколько проб при нем возьмет, золотишком подразнит. У купца глаза разгорятся, а мужичок цену набивает. Сторгуются, магарыч разопьют. Купчик породу моет, а мужичок-золотишник живет в городе, слоняется из кабака в кабак. Просадит с дружками да с бабами всю выручку — и сызнова в тайгу.