— Нижний этаж — под мастерскую со штабом. Верхний — для вашего жилья. Не вечно же вы будете в больнице.

Доржиев с пафосом произнес:

— Пусть этот дом станет символом перемен. Пусть он красотой и удобством действует на воображение. С него и начнется Новый Чиндалей.

— В наших силах, — заметил Очиров, — построить такое здание очень быстро, за пару недель.

— За пару недель?!

— Да. Но для этого вам надо завтра же подобрать площадку и составить список материалов. Мы все подготовим и привезем, пока вы сидите над проектом. Пусть это будет разминкой.

— Вы действуете так стремительно, что дух захватывает!

— А чего медлить? Столько лет ждали. Берите дело в свои руки! Станьте хозяином, распорядителем.

— Не действуйте опрометчиво, — рассмеялся Каштан. — Вы вступаете на рискованный путь.

— Риска не боимся.

— Вы просто еще не представляете характер моих возможных запросов. А узнаете и сразу дрогнете. И пойдете на попятную.

— Не дрогнем.

— И даже перед вещами нелепыми с точки зрения здравого смысла? Ну, представьте, что я вдруг потребовал телескоп!

— Для обсерватории? Да ради бога! Хоть четыре. Лишь бы на ' благо.

— Хм! А как насчет парусников?

— Для яхт-клуба? Чего же тут нелепого? Привезем и парусники, да еще вместе с тренерами.

— Действительно, вы не из пугливых… Ну хорошо, друзья, яхты яхтами, это пока мираж, а дом домом. Это уже всерьез. И решим так: если он получится, то и предложение ваше приму. Договорились?

Очиров, Шаракшанэ и Доржпев пожали Каштану руку и ушли. Доктор Цэдашпев остался. Он сказал:

— Как же вы будете работать над чертежами? И что станется с позвонками?

— Сделаем кульман. И позвонки не будут трещать. Я вас не подведу, доктор. Даю слово.

— Извините, но у вас такой, я бы сказал, вдохновенно-растерянный вид…

— У меня и душа в разлохмаченном состоянии. Еще бы! Такие события. И так внезапно.

— Звездный час всегда наступает неожиданно, — засмеялся доктор.

Юрий отправил два пакета в адрес Управления аэрогеологии. В отдел кадров он послал заявление с просьбой уволить его в связи с длительной болезнью, после получения травмы.

А в бухгалтерию переслал больничные листы для оплаты и перечисления всей суммы жене — по московскому адресу.

Оюна делала массаж Каштану и при этом ворчливо говорила:

— Никуда это не годится, Юрий Петрович! Вы мою работу лишаете смысла. То возитесь с камнями, то сутки напролет чертите. День и ночь держите позвонки в напряжении. Зачем же тогда лечиться?

— Ты не права, девочка, — оправдывался Каштан, — Отбирать камень и сидеть над чертежами — это отличный тренаж для позвонков. Смотри на это как на продолжение твоих процедур. Если б ты только знала, как я люблю твой массаж. Пальцы у тебя волшебные…

Юрий не договорил, потому что в палату в сопровождении старшей сестры вошла Полина.

Соелма сухо произнесла:

— К вам приехали, Юрий Петрович.

И вышла.

Оюна, смятенно глянув на гостью, перестала массировать.

Каштан удивленно произнес:

— Полина? Вот неожиданно…

— Хочешь сказать — некстати? — с улыбкой спросила она.

На Полине был строгий темный костюм того покроя, что называют английским. С ним гармонировала столь же строган прическа.

Полина…

Стройна, изящна, невыразимо хороша.

Каштан поднялся со стула. Он был несколько растерян.

Оюна, стрельнув глазами в сторону Полины, выбежала из палаты.

Полипа проводила се взглядом и сказала:

— Какая прелестная девочка! Просто чудо. Как зовут ее?

— Оюна, — натягивая свитер, пробормотал Юрий.

— Имя — тоже прелесть. А что оно означает?

— Чистота юности.

— Удивительно… Тебе снова не повезло, милый? Опять нарвался на беду?

— Да я уж с этим смирился, — усмехнулся он, — Знать, мне на роду написано — впутываться в разные переделки.

Она оглядела палату и заметила:

— Тебе создали хорошие условия.

Полина глянула на чертежи, заинтересовалась и стопкой рисунков на тумбочке. Стала перебирать их. Задержала взгляд на портретах Оюны.

— Ты рисуешь Оюну с такой нежностью.

Она взглянула на Каштана. В больших серых глазах он увидел тоску. Полина подошла к нему. Спросила:

— Тебе наклонять голову позволено?

Он наклонился. Полина положила руки ему на плечи, приподнялась на цыпочки и потянулась губами к его губам. Каштан поцеловал ее. Погладил щеку, ласково провел пальцами по волосам.

Она смотрела ему в глаза. Сказала:

— Ты снова совсем иной, Юра. Снова — на другой орбите. У тебя поразительная способность преображаться.

Полина сняла руки с его плеч и спросила:

— Ты, я вижу, вернулся к архитектуре? И поэтому счастлив?

— Да.

Она кивнула и с улыбкой сказала:

— Со мной здесь забавные вещи происходят. Иду по Чиндалею, а позади слышу шелест: «Жена Юрия Петровича, жена Юрия Петровича…» И смотрят с невероятным любопытством. Ты пользуешься здесь уважением. Мало того, увидев меня, местные жители перепугались, что я тебя заберу, оставлю их без дорогого Юрия Петровича. А они теперь не мыслят жизни без тебя. Когда шла к больнице, меня догнал председатель Совета. Фамилию я не запомнила…

— Шаракшанэ.

— Да-да. Отменно учтивый, интеллигентный мужчина. Так вот, он мне и говорит: «Я вас очень прошу не оказывать давления на Юрия Петровича, чтобы он покинул Чиндалей. Жены, — объяснил мне ваш мэр, — имеют обыкновение противиться длительным отлучкам мужей, а тем более их пребыванию в глухой провинции. Но мы, — сказал он, — обращаемся к вам с просьбой не увозить Юрия Петровича. Он нам очень нужен…» — А потом глава Чиндалея применил сильнодействующее средство, способное, на его взгляд, убедить любую женщину…

— Это какое же? — полюбопытствовал Каштан.

— Он растолковал мне, какую грандиозную сумму ты заработаешь, пробыв в Чиндалее хотя бы год. Мэр пояснил, что эта сумма позволит нам с тобой безбедно жить да поживать. Вот так-то, товарищ Каштан!

— Ну что ж, глас народа — глас божий… Ты выполнишь их просьбу?

— Мэру я сказала, что подумаю.

Глаза Полины стали еще печальнее. Она вздохнула и тихо проговорила:

— Вот ведь как получается в жизни, Юра. Мне, для моего счастья, надо, чтобы ты был со мной там. Тебе, для твоего счастья, необходимо быть здесь. И стало быть, обездоленной снова остаюсь я… Может, это и справедливо, но очень горько.

Каштан гладил ее шелковистые волосы и бормотал:

— Что же делать-то… Чиндалей наполняет смыслом мою жизнь. Такая радость — ощутить себя мастером. И так хочется увидеть свои замыслы в яви. Я стосковался по удаче. Ты ведь все понимаешь.

— Понимаю… У мужчины на первом месте всегда творчество, если он творец, а женщина — на втором.

Она повернулась к окну. Помолчала. Тихо сказала:

— Так уж повелось… А впрочем, иногда случается, что творчество и любовь идут рядышком… Скажи, эта девочка — твоя муза?

Он покачал головой:

— Полина, Полина! Что с тобой, милая? Она же еще ребенок.

— Этот ребенок влюблен в тебя без памяти. Да и сам ты, Юра, пока еще не осознал, насколько дорога она тебе.

— Не надо. Прошу тебя. Ну, перестань.

— Хорошо, больше не буду. Прости.

— У тебя отпуск?

— Нет. Просто взяла несколько дней за свой счет. Отчаянно хотела видеть тебя. Хотя и знала, чувствовала, что ты обо мне и вспоминать-то перестал. Но бывают моменты, когда ничего в жизни не нужно, ничто не интересует. Необходимо лишь одно — прикоснуться к человеку, дороже которого нет. Вот я и примчалась. Но ты не бойся, Юра. Я завтра же уеду. Увидела тебя, и теперь мне этого хватит на какое-то время.

Полина прошлась по комнате. Спросила:

— Тебе ведь разрешают выходить на улицу?

— Да, конечно.

— Пойдем побродим?

Они медленно шли по Чиндалею, спустились к озеру, постояли на берегу.