— Понятно. Чего уж!
— Вот то-то!.. Когда поедете, то в Москве зайдете в исполком МОПРа. Там найдете Лукину. Старая большевичка. Мы с ней каторгу вместе отбывали. Привет ей передадите. Она поможет вам.
В холостяцком общежитии, где обитал Бурлаков, его койку можно было угадать сразу: задняя ее стойка была спилена, и для ног дополнительно установлена специальная скамейка. Постель Бурлакова была самой аккуратной и чистой в комнате.
Соседи по комнате наблюдали за сборами Бурлакова, подавая ему всяческие советы. Фома Игнатович укладывал свой деревянный, перехваченный металлическими полосками сундучок. На внутренней его крышке были наклеены цветные картинки — обе изображали кузнецов. Над одной из них вязью шла надпись: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи». На другой мускулистый кузнец разбивал молотом цепи, опоясавшие земной шар. Надпись гласила: «Владыкой мира будет труд!»
Соседи обсуждали, стоит ли брать с собой в Италию запасные портянки.
— Бери, бери, Фома! Лишними не будут! Сам знаешь, после любой передряги, как переменишь портянки, так с тела тяжесть сходит. И на душе тоже легчает!
— Ладно. Уговорил.
Бурлаков покрутил в руке желтый брусок.
— Мыло хозяйственное.
— Бери! Пригодится! Кто их там знает, есть у них мыло или нет!
— Ладно. Беру.
— Махорки возьми пару пачек.
— Да я ж некурящий!
— Возьми! Может, кого там угостить понадобится. Разговор за куревом складней. Слово за слово, смотришь— польза. На, бери!
— Ну давай. Положу на всякий случай.
— У тебя ведь часов нету, Бурлаков?
— Нет.
— Мои возьмешь!
— Да ты что! Ценная же вещь!
— Вернешься — отдашь. А там они пригодятся. Па. С крышкой. Серебряные. Дедовы. Закрепи их на ремень.
Парни придирчиво оглядели Бурлакова; все вроде ладно. Черная сатиновая косоворотка, с ремешком, суконные брюки, заправленные в хромовые сапоги. Чистенько, аккуратно, солидно.
— Ногти постриг?
— Порядок.
— Теперь уложи эти вот продукты в отдельный сидор.
— Да вы что, ребята!
— Ты помалкивай, парень! Соображаешь, куда едешь? Не хватало еще на буржуйскую еду деньги тратить! Мало ли в какой переплет попадешь? А тут харчишки всегда с собой. Ни от кого не зависишь!
— Это-то верно.
— Ну! Мужик ты дюжий, тебе настоящая еда требуется. А там, говорят, деликатная пища — помаленечку сладенькое на блюдечке. Ноги с нее протянешь!
— Спасибо, братцы! Откуда вы такой богатый харч добыли?
— Умеючи долго ли! Мы собрали все наши месячные рабочие карточки — первой категории. Алеха пошел в распределитель: так, мол, и так, люди в загранку едут, спецзадание. Ну нам сам директор и выдал взамен карточек. Вот клади себе. Консервы. Колбаса. Масло. Печенье. Сахар.
— А как же вы сами? Чего жрать-то будете?
— Перебьемся! Мы ж у себя дома.
На вокзале собралась большая толпа провожающих автозаводцев. Все были взволнованы. Седых заметно нервничал. Он был одет в красноармейскую, полинявшую, но чистейшую гимнастерку, диагоналевые бриджи и сапоги. На голове кожаная фуражка. В руке он держал фанерный баул и вещмешок.
Когда подошел поезд, несметные массы пассажиров бросились к вагонам. В этой суматохе как-то не удалось толком и попрощаться, и сказать напутственные слова. Бурлаков прошел как слон через толпу, Седых за ним.
Вагон оказался уже битком набитым.
Загудел паровоз, лязгнули буфера. Поплыла за окошком толпа. Заводские что-то кричали, а что — не разобрать в общем гаме.
— Прощай, Нижний!
В Москве, в здании исполкома МОПРа, двух нижегородцев приняла пожилая худощавая женщина в пенсне. Это была старая большевичка Лукина. У нее в кабинете находился невысокий черноглазый улыбчивый человек. Говорил человек с сильным акцентом. Он оказался итальянским коммунистом Джерманетто. Лукина сказала автозаводским делегатам:
— Это бессмысленная поездка, ребята! Вас развернут на итальянской границе на 180 градусов и поддадут коленкой под одно место. Мы рекомендуем вам вернуться в Нижний. Я сама позвоню в вашу ячейку и все им растолкую.
Седых упрямо помотал головой:
— Нет, товарищ Лукина! Хоть на брюхе, хоть на карачках, но мы приползем куда надо. Нам коллектив поручил это дело, мы сдохнем, но выполним!
Лукина улыбнулась.
— Мне не верите — послушайте товарища Джерманетто.
Итальянец кивнул и сказал:
— Это правда, друзья! Фашисты не пустят двух советских рабочих… А если пустят, вам никто не даст… как это сказать… свидания с тюрьмой. И это опасно.
— Беда в том, — вновь вступила в разговор Лукина, — что мы не сможем вам ничем помочь, если с вами что случится… Ваша затея может окончиться плачевно.
Бурлаков сказал:
— Это не наша затея. Коллектив завода хочет помочь итальянским товарищам. И мы им поможем. Чего бы это ни стоило!
Лукина горестно вздохнула. Джерманетто лукаво улыбнулся. Лукина подняла телефонную трубку и сказала кому-то:
— Гена, зайди.
В кабинет тотчас же зашел сутулый молодой челочек с залысинами. Лукина сказала парням:
— Это товарищ, Черепок из нашей канцелярии. Он поможет вам с визой…
— Швейцарской визой! — предупредил Черепок.
— Швейцарской визой! — кивнула Лукина, — А также и достанет вам билеты на поезд…
— Только до Женевы! — быстро сказал Черепок.
— Да. А дальше, братцы, будете действовать самостоятельно.
— Ваши деньги, — сказал Черепок, — переведем тоже в Женевский банк… Идемте ко мне, товарищи!
— Это, к сожалению, все, что мы можем для вас сделать, — сказала Лукина, — И могу сказать одно: мы здесь не меньше вас жаждем помочь итальянским товарищам. Но мы — противники дилетантских, самодеятельных и бесплодных действий, таких, как ваша поездка. И я буду ставить вопрос на исполкоме, чтобы мы, наконец, получили право запрещать их. Чересчур уж их стало много!
Лукина пожала руки обоим парням. Потрепала их по шее. Проводила до дверей и сказала вслед:
— Джерманетто проведет с вами беседу об обычаях. Гена напишет письмо в швейцарскую секцию МОПРа… До свидания! Ни пуха ни пера!
— Вот что, ребята, — сказал Гена Черепок. — В таких нарядах за границей ходить нельзя.
— А чем они плохи? — удивился Бурлаков.
Седых твердо сказал Гене:
— Я поеду в этом. И баста. Не хватало еще перед буржуями выкобениваться!
— И баста! — спокойно повторил Черепок. — Значит, вообще не поедешь. И кончен разговор!
Помолчали. Обескураженный Седых зло сплюнул. Язвительно произнес:
— Хороши же у вас порядочки!
— Да уж какие есть!
— А где это, интересно, нам денег взять на новую одежку?
— Эго уж наша забота!
В магазине «Мосодежда» примеряли костюмы. С Бурлаковым пришлось много повозиться. На его богатырскую фигуру не налезал ни один костюм. Он надел казавшийся просторным пиджак. Согнул в локте руку. И мощный бицепс прорвал рукав от плеча до локтя. Согнул другую руку — затрещал и лопнул другой рукав. Гена со вздохом заплатил.
Наконец, Бурлакову подошел черный суконный двубортный костюм. Воротник белой рубашки он выпустил поверх пиджачного воротника. Получилось неплохо.
Седых облачился в синий полосатый костюм. Ему сильно досаждали ботинки — он их надел впервые в жизни. Еремей Павлович ворчал, крутился перед зеркалом. Вместо рубашки он надел черный бумажный свитер.
Гена удовлетворенно сказал:
— А вы ребята что надо! Таких не стыдно на Запад пустить. Честное слово!
— Не в одежде счастье, — ворчливо сказал Седых.
— Ну, кто же спорит! — примирительно заметил Гена.
Он купил им вдобавок два стандартных дерматиновых чемодана и велел переложить в них свои пожитки.
Теперь парней можно было отправлять.
Гена давал последние инструкции перед отъездом:
— Главное, четко действовать на пересадках! Здесь уж тебе, Фома Игнатович, и карты в руки, поскольку ты языки знаешь. Я посажу вас в варшавский экспресс. В Варшаве вы сядете на поезд до Вены. И уж от Вены доедете до Женевы. На станциях никуда не ходите — от греха подальше. Они нас любят провоцировать.