Ванята недоверчиво и с удивлением посмотрел на Марфеньку, покрутил пальцем возле виска.

— Она у вас — того? — спросил он.

— Нет, не того, — просто и без всякой обиды ответила Марфенька. — Ирка — отличница… Я сама Платона Сергеевича про куклы спрашивала…

— Чудная ты! Хохотал он, наверно?

— Ничуть. Он все понимает…

— Что он тебе сказал?

Марфенька задумалась. Вспоминала во всех подробностях разговор с парторгом.

— Он так прямо и сказал… как это, погоди… ага, он вот как сказал: «Вернуться в свое детство боятся только дураки и бюрократы». Правда, здорово?

— Не знаю, — уклончиво ответил Ванята. — Я про это еще не думал…

— Нет, он у нас особенный! — сказала Марфенька. — Его вот как уважают! Только Сашкин отец…

— Что он про него говорит?

— Ерунду всякую… Он говорит, у парторга солидности не хватает. Правда, глупый?

— Может, и глупый. Я к нему в голову не лазил…

— Конечно, глупый. И злой… Платон Сергеевич, он даже вот какой серьезный! Он парторг, а сам, как самый обыкновенный человек. Правда?

— Не знаю… Я тут недавно…

— Подожди. Еще узнаешь… Пошли, а то все умылись. Чего сидишь?

Ванята поднялся. Только сейчас он почувствовал, как ныли у него все косточки, разливалась по телу жаркая, томящая усталость. Даже на речку не хотелось идти.

Ребята собрались все вместе, поговорили и тут же, большинством голосов, решили на речку не ходить, подождать, пока спадет жара. Только Пыхов Ким хорохорился, грозил, что уйдет «мырять» один. Но Киму никто не верил. Он всегда норовил делать по-своему, а потом подумает — и на попятную. Такой был характер у этого рыжего, но все же компанейского человека.

Марфенька и Ванята шли домой вместе. Ребята разбрелись по степным дорожкам. Кто вправо, кто влево, кто по глубокому оврагу, который козюркинцы называли Тишкиным яром. Марфенька и Ванята выбрали самую короткую, петлявшую по жнивью тропу. В стороне, будто айсберги, мелькали стога соломы, бороздили поля гусеничные тракторы. По черной борозде ходили друг за другом и кланялись земле грачи.

Марфенька остановилась, посмотрела из-под ладони в степь.

— Видишь? — спросила она. — Пыхов с Сотником пашут!

— Пускай пашут…

— Какой же ты все-таки! — воскликнула Марфенька.

— Какой есть, — глядя в сторону, ответил Ванята. — Пошли! И так запарился…

— Нет, я не пойду! — упрямо сказала Марфенька. — Мне с Ваней посоветоваться надо.

— Советуйся. Я разве запрещаю!

— Значит, не пойдешь?! — с вызовом спросила Марфенька.

— Не хочу. Я тебе уже сказал.

— Почему не хочешь? Ты говори!

— Не видал я, как пашут, что ли… Только время зря терять.

— Нет, я знаю, отчего не хочешь, — сказала Марфенька. — Ты Сотнику завидуешь, вот чего!

— Сама завидуешь, а на меня сваливаешь! Я разве не знаю…

— Нет, я не так завидую, — обиженно сказала Марфенька. — Ты совсем иначе завидуешь! Я все понимаю… Идем сейчас же!

Марфенька потянула Ваняту за рукав, повела к чернеющей вдалеке пашне. Они долго шли по жесткой, колючей стерне, обогнули стог соломы и снова увидели трактористов. Трактор неторопливо полз по полю. Сзади тянулась глубокая борозда; металлическим блеском отливали поднятые лемехами отвалы земли.

Положив ладони на рычаги, Сотник сидел на круглом, обшитом дерматином сиденье. Пыхов, в красной майке, стоял рядом, не спуская глаз с напарника, следил за каждым движением его руки.

— Здравствуй, Ваня-а! — закричала Марфенька. — Здравствуй, Сотник!

Сотник даже ухом не повел. Не расслышал из-за гула трактора или просто не пожелал смотреть на них.

— Вон как фасонит, видала? — с укором спросил Ванята.

Марфенька серьезно и сосредоточенно смотрела на приближающийся трактор. Трактористы вскоре подъехали к тому месту, где стояли Марфенька и Ванята. Пыхов заглушил мотор, спрыгнул на землю и сказал напарнику:

— Иди с ребятами поговори… Я масло проверю.

Тракторист с грохотом откинул железный ребристый капот, согнувшись и отставив правую ногу, стал копаться в моторе.

Сотник подошел к Марфеньке и Ваняте.

— Здравствуй, Ваня! — сказала Марфенька. — Я тебе кричу-кричу… аж охрипла. Я к тебе вчера приходила, а тебя дома не было. Ты тут до ночи вкалываешь?

— Ничего не до ночи! Тоже выдумаешь! Полсмены только. Председатель с парторгом разнос Пыхову из-за меня устроили. Говорят — в школьной бригаде порядок, а тут… В последний раз, сказали, предупреждают…

Марфенька выслушала Сотника, лукаво сощурила глаза.

— Ты тоже — «дети до шестнадцати лет»?

— Чего-чего? — не понял Сотник.

— Это я так… Я вечером к тебе приду. Поговорить надо. Хорошо?

Сотник вытер лицо рукой. На щеке густо отпечаталась черная маслянистая полоса. Он стал сразу каким-то трогательно-смешным и задиристым.

Но Марфенька даже не улыбнулась. Преданно смотрела на Сотника своими голубыми, изумленными глазами.

— Будешь дома? — спросила она. — Я обязательно приду.

— Откуда я знаю? — ответил Сотник. — У нас работы еще вон сколько! Там видно будет…

Пыхов с грохотом опустил капот, обернулся к напарнику.

— Садись, что ли? — сказал он. — Поедем…

Сотник, не простившись с Марфенькой и Ванятой, торопливо пошел к трактору. Сел на жесткое сиденье, положил руки на рычаги.

— Ну, а вы чего стоите? — спросил Пыхов. — Специального приглашения ждете? Садитесь, если уж так…

Марфенька с Ванятой ринулись к трактору. Марфенька стала справа от Сотника, а Ванята — слева. Больше на тракторе места не было. Сотник смотрел из-за плеча на Пыхова. Видимо, он еще не понимал, какое счастье ждет его.

А Пыхов между тем поднял руку и, будто бы все у него было заранее намечено, врастяжку прокричал:

— Трога-а-ай, тракторист! Смотри — осторожней там! Смотри-и мне!

Сотник рванул рычаги на себя. Трактор взревел, качнулся и пошел по полю. Сотник напружинился, слился всем своим существом с машиной…

Марфенька и Ванята стояли по бокам, и казалось им, это не Сотник, а сами они сидели за рычагами, вели по полю тяжелый, гремящий гусеницами трактор.

Ваня сделал полный круг и остановил трактор на том самом месте, где сидел на земле и, прикрывая ладонью папиросу, курил неторопливыми затяжками Пыхов.

— Слезайте! — подымаясь, сказал он пассажирам. — Покатались — и хватит…

Марфенька и Ванята сползли с трактора. Пыхов сел за рычаги, а Сотник стал сбоку. Трактор снова пошел по полю.

Марфенька и Ванята постояли немного и тронулись в путь.

В степи двое — Ванята и Марфенька. Шли и думали об одном и том же. Каждый по-своему. О Сотнике, который скоро станет трактористом, Платоне Сергеевиче и немного о себе.

Справа и слева, насколько хватал глаз, стелились поля. Хлеб уже почти весь убрали. Только кое-где мелькали гривы нескошенной пшеницы. Еще день-два, и жатве конец. И тогда ударит в колхозном клубе барабан, запоют трубы, начнется веселый летний праздник — дожинки.

Марфенька тоже выступит на празднике. Расскажет, как они работали, как помогали колхозникам убирать урожай. О нем, Ваняте, Марфенька говорить не будет. Да это ему и не нужно. Ну, а если скажет, пускай…

Ванята представил на миг, как все это может про изойти. Выйдет Марфенька на трибуну, поглядит в зал на колхозников и скажет:

«К нам приехал недавно Ванята. О нем, конечно, говорить рано, но я скажу. Кое-кто думал, что он лодырь и шатун, но это, товарищи, не так. Он работал честно, по-пионерски. И вообще он будет трактористом. А Ваня Сотник пускай не фасонит. Сотник — человек ничего. Но если он будет зазнаваться, я возьму свое мнение назад».

На передней скамейке будет сидеть мать в белой нарядной кофте и рядом с ней — отец. Он наклонится к матери и тихо спросит:

«Про нашего Ваняту говорят, что ли?»

«А то ж про кого! Он у нас знаешь какой! Да тише ты! Слушать мешаешь!»

Отец поднимется с места, одернет пиджак и вместе со всеми начнет хлопать в ладоши.