— Скажи, откуда Моцкус знает эту сестру милосердия?

Йонас оглянулся, отошел в сторонку и вывернулся:

— Парнище, он уже третью пятилетку в этих местах охотится, здесь каждая живая тварь его знает как облупленного, не говоря уже о людях.

— Пусть даже четвертую, я все равно должен знать. Мне кажется, он в этом районе родился, вырос и работал, пока не переехал в Вильнюс.

— Может быть, но зачем тебе это?

— Сегодня эта сестра милосердия из-за него из дому сбежала. Приходила сюда, поругались мы сильно. Я ничего не знаю, но боюсь, что обидел ее.

— Зря.

— Так уж получилось…

— Это обычная история… Если бы человек точно знал, на ком он должен все свои несчастья выместить, на свете уже давно не осталось бы ни одного мошенника. Но почему-то чаще всего достается не тем, кому следовало бы, а тем, кто лучше и слабее нас. Поэтому злоба рождает злобу…

— Ты опять в свою степь. — Саулюс прервал приятеля. — Я плохой философ. А как по-твоему, Моцкус не из тех, кого минует наказание?

— Мне трудно ответить. Ты не из болтливых, но помни: чужие тайны больше обязывают, чем свои. Исповедником может быть только честный, благородный человек, я сказал бы — священник по призванию. Такой человек обязан подняться над всем или забыть, что и сам может рассердиться. Таких на свете всегда было мало. А перед первым встречным открываться нечего. Как говорится, не мечи бисер перед свиньями. Свинья сожрет твое сердце — и даже рыло к небесам не поднимет.

Такая осторожность раздражала Саулюса больше, чем неизвестность.

— Слушай, я тоже книги читаю, — он не позволял Йонасу опомниться, — и знаю, что настоящая злость — такое же святое чувство, как любовь, как отвага или самопожертвование.

— Не спорю, да и надоели мне эти постоянные тычки по физиономии, которые я то и дело получаю за свою откровенность, а ты — тоже горячая голова.

Только почувствовав, что приятель уже не в силах сопротивляться, Саулюс начал отступать:

— Если так трудно, можешь не говорить, я сам все разузнаю.

— Это старая история. Когда я впервые приехал сюда, то попал прямо на свадьбу. Стасис тогда был ничего собой, крепко сбитый, хоть ростом и пониже ее. На подсочке работал, учился и еще на какие-то курсы ходил. Моцкус так наугощался, что под конец совсем разошелся, все деньги и вдобавок кабана на свадьбе оставил. Он любит находиться в центре внимания. Если помнишь, в те годы деревне несладко жилось: на трудодни — шиш, техники мало, а тут приехал из города ученый и всю водку и шампанское из местного магазина на стол выставил. Для незнакомых, впервые встреченных людей! Какой почет, какие овации!.. Ты даже представить не можешь, как впечатляюще и романтично все это выглядело. Бируте с него глаз не спускала; Стасис, вцепившись в полу, только что рук не целовал, гости шумели, родители благодарили, музыканты марши шпарили, и лишь я один его сдерживал: «Товарищ Викторас, что вы делаете?» А он мне: «Молчи, Йонукас, все равно наш хлеб на их поту замешен!»

Это было похоже на именины самого Моцкуса, на какой-нибудь юбилей, только не на свадьбу Жолинаса. А потом мы у них на хуторе и дневали и ночевали. Стасиса должны были призвать в армию. Знаешь, в те годы парней не хватало и всех под метелочку подбирали. Видать, Стасис почувствовал что-то неладное, начал насчет документов бегать, хотел «белый билет» выхлопотать, только ничего у него не вышло. Тогда он, наслушавшись советов деревенских баб, стал чай или какую-то другую чертовщину курить, отвары всякие пить и так ими себя замучил, что лесхоз его несколько раз уже хоронить собирался, а он все на ноги вставал. Ну, пока тут эти болезни, Моцкус к жене Жолинаса подъехал, со своей разошелся. Больше я ничего не знаю.

— Она мне про какой-то крысиный яд говорила.

— Ложь! — Йонас даже покраснел. — Все может Моцкус, но только не это. Ты мне поверь, мы фронт вместе прошли. Когда он в армию попал, ему еще и восемнадцати не было, поэтому человек из него получился решительный, резкий, ну, немного ловкач, как и все современные люди, но яд — боже упаси! — этого он никогда не сделает. Голову даю на отсечение. Злые языки болтают. Когда человеку везет, некоторым это почему-то трудно пережить, вот и начинают всякую чепуху нести. По себе мерить. Уступчивость и снисходительность только нытиков рождает, которые и пальцем не шевельнут, чтобы другим помочь, что даже противно становится. Нынче дружков и болтунов сколько угодно, куда труднее найти искренних друзей, особенно когда тебе везет. Правильно один писатель заметил, что друзья никогда не прощали ему успеха…

— Я не знаю, — прервал Саулюс товарища, — я ничего не понимаю, только чувствую, что это и для меня добром не кончится.

— Все это пустое, — Йонас снова повысил голос. — Лучше машину проверь. Гонял этой ночью как сумасшедший. Меня этими сказочками про ночлег в хуторе не обманешь. Машина похожа на лошадь тем, что, едва кинув на нее взгляд, видишь, откуда ее барин примчался. Давай поторопись, пока они ужин уплетают.

Стасис все лежал да лежал. Вначале его мучили жажда и голод, но потом он стал равнодушен ко всему, однако мысль его работала отчетливо и ясно.

Ему хотелось всем все простить и со всеми помириться. Он вспомнил, как Бируте вернулась из школы медсестер и как он встретил ее на полустанке, как уложил на телегу чемодан и попросил ее сесть рядом.

— Но почему ты меня встречаешь? — ничего не понимала она.

— Так уж вышло, — он пожал плечами. — Если тебе не нравится, могу оставить лошадь и вернуться домой пешком.

— Нет, что ты!.. Видать, судьба, — пошутила она. — Чем дальше я от тебя убегаю, тем ближе оказываюсь. А где папочка?

— Плох твой папочка, — солгал Стасис.

— Что с ним?

— Заболел.

— Говори, — она вцепилась в руку. — Ведь я сейчас кое-что понимаю в медицине.

— Приедешь — увидишь, я-то не врач.

— Тогда гони! — Она встревожилась, заторопилась. — Уже собралась домой, и вдруг твоя телеграмма: приезжай скорее. — Она достала из сумочки красивый браслет для часов и протянула ему: — Я стала суеверной. Это подарок первому встреченному мужчине нашей деревни.

Как ему тогда не хотелось везти ее домой! Шагом въехал в лес, кружил только ему одному известными дорожками, а она все торопила:

— Давай побыстрее, ты не знаешь, что значит при больном хорошая медсестра. Ну, поторопись, я тебя очень прошу, Стасис. Если ты будешь так тащиться, я рассержусь!..

— А как у тебя с учебой?

— Какая там учеба! Все дело в практике. Хотела в акушерки перейти, но какая из меня повитуха?.. Я там была самая молодая…

— Ты очень похорошела.

— Разве? — Она зарделась и так посмотрела на него большими и теплыми глазами, что даже теперь, вспомнив этот взгляд, Стасис улыбнулся. А тогда он должен был сообщить ей страшную новость. Деревня почему-то выбрала для этой миссии его. Решили, что только он один сможет это сделать.

А он уже который раз открывал рот, чтобы сказать об этом, но так и не посмел заговорить. Довез ее до тропинки, ведущей к небольшому саду, снял с повозки чемодан, хлестнул лошадь и умчался, словно за ним гнались. Он еще слышал, как она кричит, оглядываясь, видел, как она машет рукой, но уносился от нее все дальше и повторял:

— Пусть кто другой, только не я… Пусть кто хочет, только не я…

В то утро за окнами его избы вдруг стало темно. Кто-то вошел во двор, закрыл ставни и без стука ввалился в комнату. Стасис поднял голову — перед ним стояло несколько вооруженных мужчин.

— Ну, катись с постели, прихвостень стрибаков!

Он быстро поднялся и потянулся за одеждой.

— Прыгай в штаны, и хватит, — торопили его мужчины. — Подвал у тебя есть?

— Здесь подвалы копать нельзя, озеро рядом. Отец погреб большой из камня сложил.

— В какую сторону Гавенай?

— Сразу за речкой, на юг.

— Эта речка в озеро впадает?

— Вы сами видели, пришли оттуда.

— Лодка есть?

— Есть кой-какая.