На двадцать пятый день пути отара пришла на место. Тучный калмык по фамилии Иванов, зоотехник отделения, указал кошару. Отозвал чабана в сторонку, сказал:

— Возьми на складе мясо, сделай хаш, заедем к тебе с управляющим. Мясо потом вернешь, овцу мне отдашь, спишем.

— Зачем списывать? Я свою зарежу, у меня восемь штук, приезжайте.

Калмык с удивлением посмотрел на чабана: в лесу, что ли, жил? Но разговаривать больше не стал, медленно влез на мохнатого конька, затрусил в поселок, широко расставив ноги, искривленные еще предками — всадниками Золотой Орды.

Кошара — длинный сарай из камыша, обмазанного глиной. Здесь же конюшня. Рядом — чабанский домик. Неподалеку из ржавого хобота трубы толчками пульсирует артезианская струя. Овечий баз огорожен камышовыми матами. Вокруг камыши, беспредельная степь, буруны, колючий пустынник.

Домик прогнил, просел. Не беда. Засучили рукава чабаны, достали мастерок и топор. Разият неведомо где добыла синьки и известки…

И вот уже на струганых топчанах яркие пушистые одеяла, пол вымазан свежей глиной, посыпан травой. На столе радиоприемник, школьная чернильница. На стенах портрет Ленина, фотографии космонавтов, плакаты с призывами увеличить производство мяса и настриг шерсти. Висит чучело желтоперой совы с мягкими кошачьими лапами. Рядом ружья Саида.

На «газике» приехал управляющий отделением Бекназаров.

Чабану он понравился сразу. Живой, подтянутый, дельный, в спортивной рубашке, на вид гораздо моложе своих сорока лет, симпатичен лицом, обращением. Назначен он недавно, в прошлом году был другой управляющий. Положил на стол газеты — просвещайся, чабан. Полюбовался огромной совой, похвалил французскую двустволку «Идеал». В одном патронташе четыре гнезда пустовали. Бекназаров принес из машины патроны и заполнил патронташ чабана.

— Спасибо! — Муратов смутился. — Шкура первого волка ваша.

— Посмотрим, кто раньше убьет первого! — приветливо улыбнулся всеми зубами управляющий.

Сама смекнув, Разият быстро готовила еду. Было у Саида и дорогое вино — коньяк, на случай простуды, да и так чабан любил выпить крепко заваренного чаю с каплями коньяку.

— Доставать ту бутылку? — спросила Разият Саида.

Нет. Саид не решился предложить выпить начальнику: оба коммуниста, разница в положении большая. Пусть лучше он чебуреков отведает.

— Товарищ Бекназаров, вопрос у меня. Видишь, лето сухое, а воды в Куме много. Зимой может кошару затопить. Овец не выведешь, корма не подвезешь.

— В прошлом году заливало?

— Я стоял далеко отсюда, не слыхал.

— Ладно, подумаем. Место здесь удобное, специально для тебя оставили. Парторг о тебе звонил, просил связь держать. Будем тянуть вас на бригаду коммунистического труда.

— Чабаны мои еще неопытные, — зарделся, как девушка, от такого внимания Саид. — А воды этой боюсь. Кошара с синим домиком пустая. Может, туда перейти?

— На синей кошаре от конторы будешь далеко. Та кошара не оборудована, мы ее в резерв поставили.

— В резерв необорудованную? — удивился чабан.

— Успеем заделать дыры! Наладим работу! Надо выходить на высокую орбиту. Не скрываю: работал я не на овцах — в другой системе. Подсказывайте. Помогайте. Поэтому и хочу, чтобы ты ближе был, увидишь неполадки — докладывай. С Красным знаменем должны мы выйти из зимовки. Как отара у тебя?

— Слабая, собрана из отходов, но вся племенная, кровная.

— Вот. Рядом будешь — всегда зерна подбросим, а за сто верст пока довезешь — по дороге растрясется. Знаешь поговорку: ласковый теленок две сиськи сосет! А ласковые телята всегда у коровы держатся!

Вместе с чебуреками Разият подала калмыцкий чай — молочный, с травами, с маслеными солнышками. Бекназаров дружески покосился:

— Кажется, у меня под сиденьем бутылка осталась.

В таком случае гостеприимство горца не могло скрыть коньяк, хотя Саиду не хотелось пить с Бекназаровым — уже по какой-то иной причине. Под предлогом, что ночью ему пасти отару, он только чокался.

К вечеру в гости пожаловал другой управляющий — бывший, потом завхозом работал, теперь объездчик, дядя Вася. Его Саид знал. Крепкий, сильный степняк на белом жеребце, с чудесным карабином у седла. На крохотных мутных глазках, утонувших в багровых складках лица, крохотные стеклышки очков. Парусиновая фуражка. Вельветовый пиджак, обтягивающий могучую спину. Болотные сапоги, спущенные до колен.

Дядя Вася кинул Разият пару убитых уток и достал фляжку. После первого же стакана разговорился. Вино сделало его прозрачным.

— Ты осторожнее с Бекназаровым. Провинившийся человек. Чуть из партии не вылетел в торговой сети. Старается въехать в рай на чужом горбу…

— Дядя Вася, эту кошару вода заливала?

— Как сказать… Зимой воды прорва, лодку припасай. Пастбища тут хорошие. А если насчет соседей пытаешь — неважные соседи. От Змеиного буруна Темирбаев, недавно драку с перестрелкой учинил. А от Сладкого колодца Ибрагимов…

Нашептывание не нравилось Саиду. Но хозяин не может сказать гостю неприятное — таков древний горский закон.

— Лошадей получил? — объездчик открыл вторую фляжку.

— Нет еще.

— Слушай. Проси вороных и гнедую кобылу. Будут подсовывать серого мерина — не бери: с виду здоровый, красивый, а сам сердечник, идет-идет — и хлоп наземь!

— Какая трава у Красных бурунов? — переводит разговор чабан, не хочет замечать в глазках дяди Васи огоньков просыпающейся совы.

— Катька из конторы спит с Бекназаровым, — гнет свое дядя Вася. — В шпионах у него ходит, так и знай. Муж помалкивает, зоотехник Иванов. Две коровы у них, телка, овец штук сорок — кормить-то их надо! Кур держат до сотни, по зернышку — уже полведра! Пороху мне прислал один редактор столичный — охотились вместе. Если бедствуешь, дам. На зайца захочешь — бери моего жеребца, на нем Шуваев все весенние призы выиграл!

Саиду оставалось только благодарить объездчика.

Серого мерина Саид действительно не взял. Бекназаров охотно дал ему вороных и гнедую.

Оседлав горячую, как пламень, кобылу, чабан поскакал к морю, к великому чабану Каспию. Его томила какая-то тоска. Стало необходимым увидеть бесконечно идущие барашки волн.

Солнечно длинной ярлыгой гнал синий чабан белорунные отары к желтым берегам. Обнявшись с небом, рокотал в заливах между дюнами, расстилался необъятной мощью синевы, гудел винным ветром, несущим чаек и паруса.

Тысячу лет стоит всадник на песчаном взгорье. Пенные брызги моют до янтарной желтизны копыта лошади. От ветра всадник забронзовел, стоит как памятник. Чистота волн катится сквозь него. Чистота времени. Чистота пространств.

Там, за горизонтом, знойная Киргизия, пики Памира, могила отца. Когда-нибудь он побывает там снова. А пока пошлет молчаливый привет с отарами Каспия, которые вечером покатятся на восток.

И он дождался вечера. Тысячи тонких ярлыг — лучей заката — поднял великий старец, брат пастуха Эльбруса. Покатился на восток. Саид медленно поехал назад, в степь. Вскоре хлестнул лошадь, помчался вихрем — к своей отаре.

Нареченная шихами грозным именем, Секки-Газават была украдена своим мужем, когда подошел срок — шестнадцать лет; она тогда училась в девятом классе. О готовящемся воровстве знали все, родные ждали вора, уже договорившись о калыме и свадьбе. Знала и Секки-Газават. Час ее подошел, и надо исполнить волю истлевших в курганах предков, закон шариата.

С Хасаном они вместе ходили в школу. Частенько он списывал у нее трудные задачки. Оба в один день вступили в комсомол. Но представить себе Хасана своим мужем Секки не могла. Муж рисовался ей как некий герой из фильма — на коне, на машине. Намерение Хасана удивило ее до предела. Но предстоящее замужество волновало, как волнуют всякие значительные перемены в жизни.

В школьные годы ее часто охватывало волнение от прочитанных книг. Она всегда считала, что жизнь и книги — разные вещи. Но все-таки многое в книгах было близко, понятно и совпадало с жизнью. Теперь же, в замужестве, яркая, высокая жизнь героев книг казалась недоступной, как отвесная скала. Это где-то там, за горами, в новых городах, на стройках, в институтах, лабораториях. Этой жизнью можно любоваться тайком от свекрови час-другой, а потом чесать шерсть, кормить коз, варить обед и штопать прохудившееся белье.