— Жутко? — Николай посмотрел на нее. — Отчего?

— Да от моря этого! Ты должен меня понять. Мне кажется, что там, в темноте, рвется на цепи тысячеголовый зверь, что цепь вот-вот оборвется, и он бросится на берег. А я такая маленькая, беспомощная… И страшно, и в то же время хочется бежать навстречу ему.

— Как кролик к удаву, — улыбнулся Николай. — Пойдем-ка лучше.

Они ушли к себе в номер, а море продолжало греметь и биться где-то совсем рядом.

На другой день молодые проснулись рано. За окном виднелось море, но было оно снова лазурно-голубым и кротким, словно просило прощения за вчерашнее буйство.

Наскоро позавтракав, Аня и Николай отправились на Узун-Сырт к планеристам. Долго лезли в гору по россыпи из звонких плиток известняка. Наконец в неширокой долине увидели несколько планеров. Среди них легкостью и изяществом форм выделялся красно-желтый планер с узкими, широко раскинутыми крыльями.

— Вот бы мне на таком! — воскликнул Николай.

— Зависть, Коля, — один из самых тяжелых пороков, — заметила шутя Аня.

— Это не зависть, Анечка, а что-то другое, какое-то птичье чувство. Ты меня не поймешь, если сама не больна этой болезнью.

— Слава богу, что болезнь эта не заразная, — рассмеялась Аня.

— А, пришли! Молодцы, умеете вставать вовремя. — Навстречу им, широко улыбаясь, шел их вчерашний знакомый Сережа Королев.

Поздоровавшись с ним, они подошли к понравившемуся Николаю красному планеру.

— Моя звездочка, — ласково сказал Королев. — Пилотажный планер «Красная звезда», — пояснил он, дотрагиваясь до перкалевого крыла. — Я его еще два года назад соорудил.

— И сами сконструировали?

— Сам… Ну, конечно, друзья помогли. Вот, познакомьтесь — Василий Андреевич, хочет сегодня на моей звездочке полетать.

— И еще как полетаю! — Перед Николаем стоял стройный худощавый летчик с четырьмя кубиками на петлицах. — Степанченок, — представился он, здороваясь.

— А это мои новые знакомые — Гастелло с супругой. Тоже планерист. Из Коврова, кажется?

— Из Мурома, — поправил Сергея Николай.

— Ну давайте, давайте, поехали, — заторопился Степанченок. — Чувствуете, ветерок какой.

Действительно, здесь на высоте ветер был много сильнее, чем внизу. Этот ветер «южак» рождается где-то там, в солнечном мареве над морем, и с необыкновенным постоянством обдувает берег, волнами прорываясь в долины.

Степанченок залез в кабину, натянул кожаный шлем, поправил очки. Короткая команда — и он уже в воздухе. Вот он проплыл над южным склоном, повернул обратно; ветер поднимал его все выше и выше.

— Смотрите, смотрите! — воскликнул Королев, взяв под локоть Николая, который и так следил за планером не спуская глаз.

Планер клюнул носом и, снижаясь, пошел в крутое пике.

— Мертвая петля! — восторженно крикнул кто-то.

— Петля, петля! — подхватили остальные.

За первой петлей последовала вторая, потом третья… Все побежали туда, где снизился планер. Побежал и Николай, а за ним Аня, цепляясь высокими каблуками за плитки сланца.

Так Николаю и Ане довелось быть свидетелями каскада петель Нестерова на пленере, впервые в мире проделанного инструктором Качинской школы летчиков Василием Степанченком на планере Сергея Королева.

Домой, в Муром, молодые вернулись веселые, загорелые, до краев наполненные впечатлениями. Было о чем вспомнить им после этой поездки: и старенький пароход, доставивший их из Крыма на Кавказское побережье, и черные при лунном свете кипарисы Нового Афона, и залитую солнцем набережную в Сухуми, и море — то атласно-голубое, то взъерошенное серо-зеленое с белыми злыми барашками… Но больше всего запомнился Николаю каменистый склон Узун-Сырта и рукотворные птицы, свободно парящие на тугих воздушных струях.

На заводе Николаю предложили заменить уходящего на пенсию контрольного мастера в литейке. Подумав, посоветовавшись с отцом и с Суворовым, Николай согласился.

Трудно было на новой работе. Сложные трехмерные детали требовали большой внимательности при сверке их с чертежами. Пришлось снова вернуться к черчению и к математике, вспоминать дисциплины, которые он проходил на курсах. В этом ему помогли Путимов и Аня, с которой он долгими вечерами сидел за учебниками.

Вскоре начальнику литейки Ивану Сергеевичу Афанасьеву пришлось столкнуться с исключительной настойчивостью и принципиальностью нового контрольного мастера. Дважды Николай отказывался подписать акт о сдаче партии отливок. Никакие посулы и уговоры на него не действовали.

Трещал план, под угрозой были заработки. Зато все реже и реже стали возвращаться в переплавку детали из механического цеха. В конце концов Иван Сергеевич понял, что с таким контролером работать спокойнее и лучше. Подтянулись и бракоделы, убедившись, что новый мастер все равно заставит переделать работу, если деталь не будет полностью соответствовать чертежу.

Хоть и много сил отнимала работа, но жизнь шла своим чередом: в клубе шли спектакли и концерты, а на стадионе продолжались футбольные игры, и везде Николай был непременным участником. Приходилось ему и с планером возиться, но прыжки-полеты на стареньком планере после того, что ему довелось повидать в Коктебеле, мало удовлетворяли его. Постепенно планер перешел в руки подрастающих мальчишек.

Все чаще и чаще Николай стал задумываться о серьезной летной учебе, но для этого надо было уехать из Мурома куда-нибудь, где есть хотя бы аэроклуб.

Подошел август 1930 года. Над Окой еще погромыхивали летние грозы, но дни стали заметно короче и в деревьях парка кое-где появились желтые осенние прядки.

Николай в задумчивости обходил свой маленький дворик. Когда он подошел к собачьей будке, Муфта вышла навстречу. Сегодня хозяин был особенно ласков: он присел на корточки и долго перебирал пальцами рыжую шелковистую шерсть своей любимицы. Ей, бедняге, невдомек было, что Николай пришел проститься, что с сегодняшнего дня у нее будет новый хозяин — Коля Соломадин, Коля Маленький, как его называли. Ему было лет двенадцать-тринадцать. Глядя на него, Николай всегда вспоминал детство, Уфу, бабушку и Кита, с которым у этого вихрастого маленького соседа было неуловимое сходство.

Гастелло давно бы уехали обратно в Москву, если бы их не останавливали чисто практические соображения. Как-никак было их шесть человек, а в то время найти там квартиру на такую большую семью было не легко. Но неожиданно все очень просто разрешилось: Франц Павлович получил письмо от своего старого приятеля с предложением поселиться на его пустующей подмосковной даче в Хлебникове. На семейном совете решили предложением воспользоваться, тем более что Франц Павлович был уже на пенсии, Нина кончила школу и к Мурому их мало что привязывало.

И грустно было Николаю и радостно. Тяжело было расставаться с заводом, с товарищами, но в Москве он надеялся поступить в аэроклуб или в летную школу. К тому же Москва была его родиной, с ней были связаны самые лучшие детские воспоминания. А кого из нас не тянет на родину после любого перерыва, длящегося хоть полжизни.

Прозрачная голубизна ранней осени. Где-то совсем рядом Москва — шумная, суматошная. А здесь, в Хлебникове, тишина и безлюдье.

Уже второй год живут Гастелло в уютном домике посреди большого, заросшего травой и кустами участка. Вскоре после приезда Николай поступил нормировщиком в механический цех одного из московских заводов. Сегодня у него выходной, он блаженно потягивается, так, что скрипят перекладины веревочного гамака. Слышно, как за стеной буйно разросшегося жасмина тихо переговариваются мама и Аня.

Николай снова и снова вспоминает радостное событие, которое с ним произошло вчера. Он возвращался домой и уже сидел в вагоне дачного поезда, который должен был вот-вот отойти. Вдруг на перроне заработало радио: «Никита Петрович Гущин, — прохрипел репродуктор, — вас ждет ваша жена в кассовом зале, около воинской кассы».