Первым среди великих имен этого периода и первым в нашей следующей главе о подготовке деятельности принца Генриха стоит имя Вениамина из Туделы. Но, оставаясь в более ранней эпохе, когда исходный интерес представляла сама святая война, он был и последним путешественником в Палестину — из числа тех жителей Запада, для кого горизонтом был священный восток Сирии. По времени Вениамин совсем немного отстоит от пробуждения всеобщего интереса к неизвестному миру, так как норманны-христиане, приобретя новые черты, с новой верой в большой мере утеряли свою былую неугомонную, неудержимую, пытливую любовь к удивительному, а их энергия, хотя и связанная со всем католическим западным крестоносным движением, не находила полной реализации до тех пор, пока мир не был исследован и изведан, пока европейцы не почувствовали себя как дома в любой стране и в любом море.

Вениамину, как иудею и раввину, свойственны сектантские интересы, и его работу нельзя отнести к таким, которые сразу могли бы привлечь к себе внимание христианского мира. Поэтому ценность его работы оставалась скрытой до тех пор, пока религиозные различия не перестали определять направление прогресса. Он посетил еврейские общины, разбросанные на пространстве от Наварры до Багдада, а также описал расположенные дальше — от Багдада до Китая, но он писал для своего народа, и очевидно, что только судьба этого народа заботила его. Все, что он открыл (ок. 1160–1173 гг.), было открыто им для себя и для иудеев, и только объективные его заслуги в исследованиях XII в. делают его предтечей Поло или принца Генриха. Истинный его характер виден в той отчужденности и замешательстве во время пребывания в Риме, когда он чувствовал себя так же, как чувствовал бы себя франк в Пекине или в Дели. «Собор Святого Петра стоит на территории огромного дворца Юлия Цезаря, около которого расположены восемьдесят зданий восьмидесяти королей, именуемых императорами, от Тарквиниядо Пипина, отца Карла, который первым отнял Испанию у сарацин… На окраине города находится дворец Тита, низложенного тремястами сенаторами за то, что потратил три года на осаду Иерусалима, который он должен быть взять за два».

И так далее: «Здание Гальбы, три мили в окружности, имеющее по окну для каждого дня в году», церковь Святого Иоанна с иудейскими трофеями: «две медные колонны из храма Соломона, которые покрываются влагой в годовщину разрушения храма», а также «статуи Самсона и Авессалома» в том же месте. То же по Сорренто, «построенном Адраазаром, когда он спасался бегством от царя Давида»; о старом римском туннеле между Неаполем и Поццуоли: «построен Рому-лом, который устрашился Давида и Иоава»; об Апулии, «которая идет от царя Ассирии Пула», — во всем этом мы видим как бы католическую мифологию, вывернутую наизнанку. Давид помещен в Италию, в то время как Запад поместил Траяна у истоков Нила. Маловероятно, чтобы писания такого рода читали в обществе пап и схоластов, монахов и крестоносцев более пристально, чем буддийские записки о миссионерском путешествии в Китай за тысячу лет до этого. Религиозный пыл, приведший в движение крестоносцев, отделял, подобно барьеру, католиков от евреев, турок, язычников и еретиков, земли которых они завоевали и среди которых поселились.

Но с окончательной потерей латинянами Иерусалима и уничтожением татаро-монголами Багдадского халифата (1258 г.) пыл фанатической ненависти угас. Центральная Азия, вызывавшая прежде безотчетный ужас, хаотическая и пустынная, где обитали лишь гунны, турки да демоны, стала привлекать внимание христианства. Папский двор посылал миссию за миссией, чтобы обратить в христианство татар, которые, как полагали, колеблются между исламом и христианством, а вместе с первыми миссионерами во владения Чингизидов отправились и первые итальянские купцы, которые и открыли для Венеции и Генуи двор великого хана.

В 1243 г. источники отмечают какого-то англичанина, жившего в Орде, покорившей русские княжества, однако официальные сношения были начаты в 1246 г. Иоанном де Плано Карпини. Этот человек, францисканец из Неаполя, отправившийся к татарам в качестве легата папы Иннокентия IV северным сухопутным маршрутом — через Германию и Польшу, достиг (с помощью герцога Краковского) Киева, «столицы Руси», а затем появился в стане Батыя на Волге. Отсюда по Аральскому морю, «небольшому по размеру, но со множеством островов», он направился ко двору брата Батыя, самого великого хана Гуюка, где этот пришелец-христианин оказался лишь одним из четырехтысячной толпы посланников со всех концов Азии (1246 г.).

Спустя шестнадцать месяцев тем же путем — «через равнины» и через Киев — Карпини возвратился, чтобы дать Риму первый истинный отчет о Татарии (1247 г.).

Великие реки, озера и горы России и Туркестана, расположение и размещение земель и народов «даже от Каспийского моря до Северного океана, где у людей, говорят, собачьи морды», были впервые описаны честным, здравомыслящим и наблюдательным обозревателем, не страдавшим ни робостью, ни легковерием.

Именно Карпини положил начало достоверной западной карте Дальней Азии. Его собственные познания не распространялись на Китай и Индию, но в своей «Книге о татарах» он рассказал Европе почти всю правду, и почти только правду, об обширных просторах и великих народах, обитающих между Карпатами и пустыней Гоби. Здесь же приводятся первые беспристрастные сведения об обычаях и истории «монголов, которых мы называем татарами», а ссылки и отступления, делающие всю работу столь документальной и столь человечной, указывают на правдивость этого монаха: его беседы с татарской знатью, опасности, которым он подвергался, затруднения с латышскими разбойниками, заброшенные или охраняемые переправы, поездка через Днепр по льду, три недели «рысью»[22] через степи…

Мы значительно отдалились от игумена Даниила, но это и понятно, ибо в Иоанне де Плано Карпини Европа получила наконец настоящего исследователя, настоящего историка, подлинного человека науки, служащего и церкви и открытиям.

Через шесть лет вслед за Карпини отправился де Рубрук, фламандец, посланный королем Франции Людовиком Святым с той же миссией обращения татар в христианство, а заодно и на поиски открытий. Однако путь его был иным: он пролегал через Черное море, Херсон, по Дону, «у мыса Азов, разделяющего Европу и Азию, так же как Нил разделяет Азию и Африку», к огромному стану на Волге, «величайшей реке, какую мне когда-либо приходилось видеть, которая течет от Великой Булгарии на севере и впадает в озеро (Каспийское море) такой величины, что нужно четыре месяца, чтобы его объехать». Выше по течению Дон и Волга «отстоят друг от друга не более чем на десять дней пути, но расходятся по мере продвижения на юг». Каспий «образован Волгой и реками, впадающими в него из Персии». Оттуда путешественники прошли через железные ворота Дербента, между Каспием и Кавказом, «хребты которого помогли Александру отсечь варваров от Персии». С помощью одного несторианина, обладавшего, подобно многим приверженцам этой церкви, влиянием при татарском дворе, Рубрук достиг «Альп» Алтая, где обнаружил небольшое несторианское поселение, управлявшееся, как и папское государство, священником, который был по меньшей мере одним из прототипов великого средневекового призрака — пресвитера Иоанна.

Проехав через бескрайние степи восточной «Тартарии», «на вид подобные волнующемуся морю», Рубрук наконец достиг монгольской столицы, в Каракоруме, убедившись по пути, что Каспий не имеет северного стока, как утверждали Страбон и Исидор. Оттуда он пустился в обратный путь, почти не принесший каких-либо новых результатов.

Хотя Рубрука по праву называют наиболее блестящим и литературно образованным из средневековых путешественников, его миссия была фактически бесплодной, и ценность его работы заключается скорее в том, что он узнал обычаи и записал мифы, т. е. в социальной стороне, чем в том, что он добавил какие-то существенные детали к географическим познаниям Запада. Иоанн де Плано уже побывал в Каракоруме и составил все основные характеристики земель, лежащих к западу от пустыни Гоби. Дальнейшее продвижение на восток, в Китай, и на юг, в Индию, было еще впереди.