Потом Алеша разрешил мне почистить картошку. Гал­ка громко, с выражением читала Дмитрию Ивановичу, а мы вдвоем с Алешей чистили картошку и разговаривали.

— Моя мама говорит, что домашнее хозяйство это та­кая штука, что тут на десять человек всякой возни хватит.

Алеша рассмеялся:

— У нас главная домашняя хозяйка — папа. Правда, правда! Он готовит обед, моет посуду, натирает пол. Наши друзья немного подшучивают над ним, Восьмого марта да­же подарки ему делают. Папа — геолог, а геологи всё умеют.

— Значит, ты у своего папы научился обед готовить, стирать? — спросила я.

— И у него, и у мамы, и у деда, и у тети Маши — у всех помаленьку,— ответил Алеша.— У нас с тетей Машей, зна­ешь, как получается? Я стараюсь побольше днем разных дел переделать, чтоб ей на вечер меньше осталось. А она приедет и ругает меня. «Ах ты, разбойник, ах ты, не­слух!»

— И тоже старается побольше всего переделать? — спросила я.

— Ну, да,— Алеша опять весело рассмеялся.— Настоя­щий цирк! Это один фронтовой друг Дмитрия Ивановича про что-нибудь смешное так говорит: «Настоящий цирк!»

— А они и сюда приезжают?

— Кто?

— Фронтовые друзья Дмитрия Ивановича.

— Редко, но приезжают,— ответил Алеша.— Такие они все заводные, веселые. Как начнут вспоминать разные истории из своей фронтовой жизни, так у меня обязательно то молоко сбежит, то каша подгорит. По-моему, они нароч­но всё больше веселое вспоминают, ведь Дмитрию Ивано­вичу нельзя волноваться.

— А Дмитрий Иванович тебе тоже чего-нибудь расска­зывает?

— Рассказывает. Но про самого себя редко. Я только недавно узнал, сколько у него орденов, медалей. Я его в кино видел, его самого. Понимаешь? Это было зимой, есть такой фильм, про войну, длинный, в двух сериях, назы­вается он...

В это время с соседнего участка Алешу позвал какой-то мальчишка, и он побежал к нему.

— Потом доскажу,— крикнул мне Алеша.

Я подсела к Галке. Она уже не читала газету, а расска­зывала Дмитрию Ивановичу про Колятку с Федей, про ба­бушку Анисью, про ее сыновей. Дмитрию Ивановичу, по-моему, было интересно ее слушать, он то улыбался, то качал головой, то приглаживал свои волосы. И все время смотрел на Галку.

А я смотрю на левую руку Дмитрия Ивановича. Прош­лый раз Дмитрий Иванович сказал бабе Нате: «За правую-то руку я теперь уже совершенно спокоен, но, по-моему, и левая у меня скоро возьмется за ум...»

У нас с Галкой есть такая игра. Я спрашиваю ее или она меня: «Что тебе сейчас больше всего хочется?» И надо быстро ответить. Сейчас я бы ответила: «Чтобы у Дмитрия Ивановича взялась за ум левая рука». Я все смотрела, смотрела и вдруг заметила, как шевельнулись пальцы на этой руке. Я подумала, что мне просто так показалось, я часто-часто поморгала глазами, потом опять стала смотреть. Тут Дмитрий Иванович заметил, на что я смотрю, рассмеял­ся и сказал:

— Все будет в порядке. Вчера у нас с Алешей тут та­кое было. Сижу я на этом своем троне, будь он трижды неладен, и чувствую, что зябнет у меня правая нога, зябнет, да и только. Замер я, дышать боюсь, жду, что же будет дальше. И вдруг, будто чем-то тоненьким стало мне эту ногу покалывать. Тут уж я как заору: «Алешка, позыв­ные!» Прибежал он, сказал я ему про ногу, а он — ну, пля­сать. Сам что-то вроде «Барыни» напевает — и в присядку, и в присядку, ну, в жизни этого не забуду!

Провожали нас все трое. Мы с Алешей катили кресло, Галка вела за руку косолапого Данилку. Дмитрий Ивано­вич все глядел вверх на высокие ели, все улыбался и что-то тихонько напевал.

— Дмитрий Иванович очень любит гулять по просе­ке,— сказал Алеша.— Но днем его некому возить, у меня много всяких домашних дел набирается.

— А можно мы будем возить? — спросила я,

— Ну, пожалуйста, Дмитрий Иванович,— сказала Гал­ка,— можно, а?

Дмитрий Иванович посмотрел на Алешу. Точно так смотрим на маму мы с Галкой, когда не знаем, что кому-то ответить.

— Вообще-то кресло легко катится,— сказал Алеша,— но я, право, не знаю...

— Думаешь, нам некогда,— перебила я его,— пожалуй­ста, так не думай, мы встаем рано, у нас сколько угодно свободного времени.

— Да здравствуют люди, встающие рано!—громко ска­зал Дмитрий Иванович и высоко поднял правую руку.— Это я в одном стихотворении прочитал. Баба Маша тоже нас рано будит, она ни за что не уедет на работу, пока нас завтраком досыта, до отвала не накормит.

Дома мы рассказывали про Дмитрия Ивановича, про то, что у него уже и левая рука «берется за ум», что и ногу у него уже покалывает. И про то, что мы теперь будем возить его по просеке, где такой полезный воздух. Галка, конечно, похвалилась, что читала Дмитрию Ивановичу га­зету.

— Все это хорошо,— сказала мама.— Но, по-моему, надо побольше помогать Алеше. Ничего с вами не случится, если вы и за молоком вместо него сходите.

— И еще я Дмитрию Ивановичу буду все время газеты читать,— сказала Галка,— сам он не может много читать, у него голова болит и буквы начинают прыгать.

Утром я не сама проснулась, а меня разбудила мама. Я посмотрела на будильник, было уже без пяти восемь.

— А где Галка? — спросила я.

Мама ничего мне не ответила, она только показала гла­зами на листок бумаги. Он был приколот кнопкой к сте­не, на листке крупными буквами было написано:

«Да здравствуют люди, встающие рано! Мамочка, я по­бежала читать Дмитрию Ивановичу газету. Я скажу Алеше, что молоко принесет Наталка. Пока! Галя».

— Ну, как это тебе нравится? — спросила меня мама. Я видела, что она совсем не сердится, но все равно ста­ла заступаться за Галку:

— Ты же сама вчера сказала, что надо больше помо­гать Алеше.

— Воображаю, как там все удивились... — говорила мама тихонько, будто самой себе,— и газет еще в это время не приносят... Одна она так далеко еще здесь не ходила, не обидел бы кто...

— Да ты что,— сказала я,— уж нашу Галку обидишь! — Я проглотила какой-то бутерброд и побежала в мага­зин. Мама сказала, что для себя мы молоко купим после, а чтобы сейчас я купила только для Дмитрия Ивано­вича.

Оказалось, хитрюга Галка и не подумала сказать, что ушла из дому без спросу. И еще оказалось, что она взяла с собой весь наш пластилин. Она сидела с Данилкой на любимом Данилкином месте, возле Дмитрия Ивановича, и лепила из пластилина грибы. У нее лучше всего получают­ся грибы. Она уже успела слепить целую семейку лиси­чек. Дмитрий Иванович держал лисички на ладони и смотрел на них так радостно, удивленно.

— Ну, вы думайте,— говорил он,— совсем как настоя­щие!

Я сказала, что принесла молоко, что молоко свежее, его прямо при мне привезли из совхоза.

— Я вчера вам про Колятку с Федей рассказывала,— напомнила Галка Дмитрию Ивановичу,— так они в этом совхозе живут, их мама доярка.

Мы обещали, что после обеда повезем Дмитрия Ивано­вича на просеку, и пошли домой. Алеша с Данилкой про­водили нас немножко, я напомнила Алеше, что он обещал мне рассказать что-то интересное. И Алеша рассказал.

Смотрел он как-то с ребятами из их класса фильм про войну, про то, что было на самом деле. Такие фильмы, объ­яснил нам Алеша, называются документальными. И вот смотрел он, смотрел и вдруг как закричит: «Дмитрий Ива­нович!» Он сразу его узнал, хотя это было двадцать пять лет назад и Дмитрий Иванович тогда был еще совсем молодым. А увидел Алеша вот что. Было это в Берлине, мы тогда уже победили, война кончилась, и наши офицеры вывели из бункера гитлеровских генералов. И среди этих советских офицеров Алеша увидел Дмитрия Ивановича. Мы спросили у Алеши, что это такое — бункер. Он нахму­рил лоб, точно так хмурил лоб Дмитрий Иванович, когда задумывался или вспоминал что-то, и ответил нам:

— Это огромное подземное бомбоубежище. В берлин­ском бункере помешался главный гитлеровский штаб.

— И этих генералов наши в плен, что ли, взяли? — спро­сила Галка.

— Да они сами сдались,— ответил Алеша,— куда им бы­ло деваться. Но вообще-то их, конечно, взяли в плен, это же были самые главные, самые страшные фашисты.