— О горбуне справедливом? — тихо высказывается Медуница.

— Угадала, — подтвердил Сергей так угрюмо, как будто охота шла непосредственно за его душой, — о горбуне Караколе.

— И Караколя схватили? — разгрызая жженый сахар, уточняет Шашапал.

— Да что ты, как маленький! — разозлившись, напускается на Шашапала Сергей. — Ты про таинственность вокруг понял хоть что-нибудь?

— А что… про таинственность? — тушуется Шашапал.

— Так и знал, что самое главное мимо ушей пропустишь! — в сердцах машет рукой Сергей.

Но досадовать и сердиться Сергею было нельзя, ибо он вплотную приблизился к сути самого главного, что открыл для себя в театре.

— Мы как с мамой через контроль прошли, я сразу почувствовал таинственность вокруг, — сжав кулаки так, что заскрипели ручки на костылях, прерывисто заговорил Сергей, одержимо веря, что ребята сейчас испытывают на себе воздействие тех же подспудных, незримых сил, которые переворошили, встревожили его воображение. — Сначала все вроде бы как в кино. Перед началом картины. Все ждут… Праздник в каждом. У самого горла. Но наружу еще не вырвался. Зато искра уже проскакивает, как на проводке с током, без изоляции… Я сразу заметил, что вокруг множество всяких лесенок, переходиков, балкончиков разных и закоулочков. Ниши вишневым бархатом завешены. В каждую нишу заглянуть жутко охота. Будто в спину тебя толкают. Или за бархатной шторой постоять, чтобы она щеку погладила… Я за одну зашел постоял. Бархат тайнами пахнет. Но главное, все взрослые и ребята совсем иными видятся.

— Как это иными? — не понял Ник.

— Понимаешь, что-то в них прибавляется будто. Вдруг померещится, что у девчонки какой-нибудь три руки… Удивляешься не очень. Потому что этого ждешь. А бархатных комнаток, между тем, диванчиков всяких, штор — все больше и больше становится. И каждая к себе приманивает. Страшно хочется в бархате том запутаться и заблудиться. Заблудиться и пропасть…

А какой на сцене бархат оказался!.. Голубой, синий, васильковый, лиловый — как слива. Это платья у подруг невесты Караколя таких цветов были.

В замке герцога де Маликорма от вытянутых, как пики, окон бархат светился пятнами кровавыми… А в подземелье замка, где стены из черного бархата, стражники герцога в черных плащах, когда мимо черных стен проходили, то проваливались, исчезали тут же, как в пропасти бездонной… Но это все потом было…

Я еще, что в фойе случилось, не рассказал. Понимаете, пока шторы бархатные меня гладили и прятали, я на маму внимания не обращал. А когда увидел ее в зеркале… Там во всех закоулочках-переходиках зеркал полно. Так вот, взглянул я в зеркало на маму мельком и не узнал.

— Почему не узнал? — забеспокоился Ник.

— Очень красивой она стала, — сконфузившись, объяснил Сергей. — Такой красивой я ее никогда не видел… Мама, наверное, почувствовала удивление мое, щелкнула сумочкой и говорит: «Пойдем в буфет, я тебе пирожное куплю, какое ты сам выберешь, если захочешь, а то и два».

— Мне один чмур в Ташкенте на базаре говорил, — вмешался Иг, — что он в буфете ихнего оперного театра сорок разных сортов пирожных до войны видел.

— В буфете я пирожных у мамы не просил.

— Почему? — изумился Иг.

— Перед входом в буфет за шторой увидел я на маленькой двери одну зловещую надпись…

— Какую? — опередил всех Шашапал.

— «Посторонним вход категорически воспрещен». И в ту маленькую дверь заглянуть мне захотелось гораздо больше, чем пирожные выбирать.

— И ты в нее заглянул? — спросил Иг.

— Нет… — не очень твердо ответил Сергей. — Звонок раздался. Надо было идти в зал…

— А я знаю, что за маленькой дверью было, — вызывающе заявил Иг.

— Что? — выдохнула Медуница.

— Там артисты прятались, — победоносно оглядев остальных, высказался Иг.

Сергей на высказывания Ига отозвался не сразу.

— Артисты… Все правильно. Артисты… И на сцене артисты были… Это все понимали. Даже самые маленькие… Только видел бы ты, как одна женщина передо мной с места вскочила, когда Караколя в засаду заманили. Посмотрел бы на ее лицо!.. А у женщины той на груди медалей штук десять и орден Отечественной войны I степени. Уж она-то знала, что на сцене артисты были. И все — понарошку! — покраснев от гнева, страстно шептал Сергей. — Но помните, как в «Карлике-носе»? Дом у колдуньи какой был?

— Я не помню, — честно признался Шашапал.

— С внешней стороны — лачуга, — горячась и подстукивая себе костылями, страстно продолжал Сергей, — а внутри — дворец бесконечный! Вот и театр такой! В нем весь мир вмещается! Все может быть! Замок волшебный выше стоэтажного дома! Лес заколдованный… Сколько хочешь по нему иди, а он не кончается. Больше становится, разрастается на глазах. Звери с оружием в руках из чащи выходят. Живые. Настоящие. Лев, медведь и заяц. Натуральные и одновременно волшебные. Каждый человеческим языком разговаривает, все понимает и на двух ногах ходит. Звери с герба города сошли. А в лес переселились, когда герцог змеиный вольный город поработил. Свет погас. Лес исчез. Громадный город возник. Древний, с остроконечными крышами, как в сказках Андерсена. Улочки узкие, но народа на них не меньше, чем на Красной площади во время салюта. Не верите, у мамы моей спросите! Но лучше осенью мы все вместе в театр пойдем! Сами налюбуетесь на тот город! Там всяких лавочек, магазинов… Не сосчитаешь! И на каждом вместо букв — знак. Сапог или крендель. Часы или меч. У жителей на шляпах перья. А сапоги вверх загнуты, с острыми концами и колокольчиками на шпорах! Машин нет. Город древний очень. Зато верблюдов, лошадей, осликов, собак и кошек, что на задних лапах ходят, — сколько хочешь. Чего они только не умеют. По крышам бегают, по канатам. Фокусы показывают…

Вольная фантазия Сергея, не желая считаться с логикой сюжета пьесы, легко перемещалась с кульминации спектакля в его пролог. Внезапно сорвавшись, спешила заглянуть в финал, выхватывая, расцвечивая и расширяя восхитившие его сцены зрелища.

В зыбком колебании двух свечей и коптилки металась по стенам огромная тень Сергея. Сергей играл сразу за всех. Сражался и пел, рычал и дрался, строил козни и самоотверженно погибал. Он был одновременно смешным дураком и возвышенным героем, гневным влюбленным и заикающимся от страха зайцем.

— …улочки от холода съежились. Солнце и краешком не показывалось. Пусто-пусто. И вдруг шаги. Гулкие, страшные… Сначала пики из-за бугра появились. Далеко-далеко, в конце главной улицы. А за пиками штандарты золотые с черной змеей полезли… В носилках герцога де Маликорма несут. Смотреть на казнь Караколя… Перед носилками Большой Гильом шествует. Глашатаи мерзко орут — «дорогу герцогу де Маликорму!». А кто ему дорогу уступать будет, если город мертвый совершенно. Барабан забил. Ближе, ближе носилки черного герцога… Вот сейчас палачи ему Караколя навстречу выведут, с веревкой на шее…

— Можно, я в туалет выйду? — шепчет Медуница.

— Сидеть! — рявкнул на нее Ник.

— И в тот самый момент, — как ни в чем не бывало продолжает Сергей, — навстречу носилкам де Маликорма с другого конца площади точно такие же носилки появляются. С точно таким же Большим Гильомом впереди…

— Как?! — не выдержав напряжения, кричит, вскакивая с места, Шашапал.

— Не мешай! — орет Иг и швыряет в Шашапала подушкой.

Секунда… И в стремительной схватке сшибаются все. Даже… Елена.

Через несколько буйных минут каждый счастливый и обессиленный валяется на диване или на дощатом полу.

Сергей, тяжко дыша, припадает потной спиной к спасительному холоду стены.

— А Невидимка с голосом бормашины? Так и не договорил… Кто это был? — напоминает Шашапал.

— Он, конечно, — разом встрепенувшись, глухо отзывается Сергей.

— Кто Он? — стонет от нетерпения Иг.

— Герцог де Маликорм! — скрипит Сергей, шевеля бровями. — Трон великанский спинкой к залу стоял… А потом внезапно развернулся сам по себе. Глядь, в нем что-то поганенькое шевелится. Человечек-червяк какой-то. Но вот он потянулся и… все дышать перестали. Увидели… Огромный белый череп и горб… Урод на глазах расти начал. Бровями двигает и растет… Вырос, встал на тонкие ножки и пошел. Череп и горб шевелящийся величиной с фугаску. Меч волнистый у Гильома отнял. И вдруг меч в ручонках герцога метров на пять вытянулся… Вот когда жутко стало… Смотреть нет сил, а отвернуться или глаза закрыть и подавно. Но больше всего я тогда боялся в Него превратиться.