Шашапал обессиленно отлепился от кухонного окна, на цыпочках поплелся досыпать к себе в комнату.

А в душный полдень, когда в квартире не осталось ни души, до Шашапала донеслись обрывки истерики Щавы…

— …а потом сожгут живьем! Отравы из Москвы-реки нахлебаетесь! И глазищи всем заживо выклюют! В кишках пауки запляшут!..

Распахнув окно, Шашапал увидел зев кошелька в руках сизой от ненависти Окурьянихи.

— Сироте на пропитание, воздайте! — голосила мать Харча.

Двор орал и требовал. Шашапал не успевал реагировать, вертя головой налево и направо… Запомнилось:

Голос очумевшей от ужаса Розы:

— И мне Мотя потроха вырвет?

Застегнутые, непробиваемые лица Домны Самсоновны и Вити Буроличевых, уплывающие в черноту дворовой арки…

Блудливый голосок разрумянившейся Евдокии Васильевны:

— А мать Моти, говорят, мышьяк приняла… На «скорой помощи» увезли ее часов в восемь…

Поперек всему гулкий смех Валентины. Ласковые выспрашивания:

— Ирисочку хочешь? Ну?.. Хочешь ирисочку?..

Недолго поплутав по задворкам рельсовых тупиков, Иг вышел к потемневшей от паровозной гари, обрызганной ветрами водокачке. Прислонившись к забитой двери, стер с лица пот, в который раз развернул тетрадный лист со схемой пути, начертанной рукой Медуницы, найденный в условном тайнике. До водокачки все сходилось. Пожалуй, лишь два нескончаемых ангара следовало обходить слева. Так и есть. После желтого глухого сарая надо было сразу сворачивать. Вот и на рисунке стрелочка. Проглядел. На память понадеялся. Черт!.. Опять набойка на правом ботинке стесалась. Ладно, новую примастырим. Что у нас там дальше по схеме?.. Так. Справа свалка железа. А это что?.. Ага. Четыре брошенных барака. Проем в кирпичной стене, в лопухах. Смешно она лопухи рисует. Как заячьи уши… Сточная канава. По курсу домик обходчика. Пустырь, который надо пересекать по меловой дорожке, поперек. Что-что? Ограда, как у них на кладбище. Затем под откос, через узкоколейку. Повернуть, за облупившийся вагон-времянку. Островок из кустов черемухи. Длинный поперечный забор. Лаз под корявым словом «Коля». «Буквы белой краской нарисованы. Больше моей руки». Так… Пролезть под «Колю». И «угодить в рощу, где зенитчики стояли». Окопчики, две воронки, лебедой заросшие… «Сразу увидишь за кустами сирени спину больницы». Идти надо прямо на сирень. За ней «всякие разбитые памятники и задний ход в пищеблок. Там меня каждая знает».

Уже трое суток Медуница дома не появлялась, прямо поселилась в больнице. Как получила толстое письмо с двумя зелеными марками на конверте для Вероники Галактионовны, так и канула. А здесь такое наворачивается. Ник совсем закрылся. Шашапал по архивам да военкоматам носится, а спросишь — только руками отмахивается, чтобы не сглазили. У Сергея один разговор — что его на новой даче ждет…

Трепыхающимся зигзагом промелькнули две капустницы. Снизу вверх и сверху вниз вдоль диспетчерской будки. Простуженно заскрежетал товарняк, сворачивая на сортировочную. Кривые, мощенные булыжником улочки за насыпью напоминали о себе голубиным клекотом, запахом каустика. Прозвенел невидимый трамвай. По гребню пустыря, начинавшегося за насыпью, бежала навстречу ветру девчонка-худышка. Спешила к двум усталым женщинам, что несмотря на июнь, упрямо сажали картошку в каменистую, наспех взрыхленную землю.

Продравшись сквозь заросли сирени, Иг увидел совсем близкую уже больницу. Там проходила обследование Вероника Галактионовна. А Елена, с молчаливого согласия сестры-хозяйки, вторую неделю помогала на больничной кухне мыть полы и посуду, чистить картошку, перебирать крупы, выносить и выбрасывать отходы.

Роща, где в сорок первом обосновались две зенитные батареи, до войны — замыкала просторный парк, сливавшийся с территорией больницы. В конце тридцатых годов в парке запланировали строить Дворец пионеров, но до начала войны не успели. Зато под специальный навес в конце парка завезли десятка три мускулистых скульптур, призванных украсить и оживить два продолговатых пруда и старые аллеи.

Во время одного из первых налетов на сортировочную станцию фугаски разорвались вблизи от скульптурного взвода, нанеся ему сокрушительный урон. В первозданном виде уцелели лишь салютующий пионер и физкультурница с волейбольным мячом.

Действуя по обстановке, зенитчики использовали покалеченные скульптуры для весьма эффективного укрытия, выложив из них два сообщающихся дота.

То, что уцелело от забора, некогда отделявшего парк от больничного участка, в суровые дни пустили на топку.

А дот, волею случая сложенный из героических останков бывших скульптур, как-то незаметно превратился в нечто среднее между беседкой и клубом для нянь и сестер ведомственной железнодорожной больницы. Окруженный буйно разросшимися кустами сирени, скульптурный дот пользовался особой популярностью в весенние и летние дни, во время больничного «мертвого часа». Сюда приводили играть детей, которых не с кем было оставить. Решали дела хозяйские, жадно куря махру и набивные папиросы. Пили жидкий чай. Наскоро зашивали и штопали то, что не успели сделать дома. Одна из предприимчивых нянечек притащила в бывший дот видавшую виды швейную машинку «Зингер». После чего молоденькие сестры стали охотно оставаться на вторую смену, чтобы заодно переделать или подшить мамино довоенное платье для танцев.

Иг чуть не обмер от страха, наткнувшись на ощеренную собачью морду. Невольно отпрянув, он не сразу сообразил, что вышел на угол скульптурного дота, о коем рассказывала Медуница. Свернутые узлом головы и ноги с пятнистыми остатками «серебряного» покрытия, как показалось Игу, злобно зашушукались, обнаружив его приближение.

Стряхнув с головы несколько махровых цветов сирени, Иг отважно подошел к половине великанистой пионерки, щелкнул ее по курносому носу. Затем подпрыгнул, уцепившись, завис на модели планера, что держал в вытянутой руке, обращенной к небу, задумчивый пионер, выдвинувшийся из-под груды менее везучих сотоварищей. Вдоволь поболтав ногами, Иг мягко спрыгнул в траву не спеша обошел уникальный дот, постукивая ладонью по бетонным мячам, пробуя на крепость весла и ракетки, щекоча занесенные для удара или прыжка ноги в буцах и спортивных тапочках.

Нырнув под причудливый свод из задов, спин и щек, Иг напоролся на скептический взгляд хмурой женщины, курившей набивную папиросу.

— И что ты здесь потерял? — выпустив несколько замысловатых колец, хрипловато спросила женщина.

— Ничего, — с вызовом ответил Иг. — Мне нужна Елена Синицына.

— Елена Синицына? — переспросила хмурая незнакомка. — А кто ты ей?

— Я — Иг.

— Что это за дурацкое имя, Иг? — саркастически подняла правую бровь женщина.

— Почему это дурацкое? — обиделся Иг. — Иг — значит Игорь.

— Так бы и представлялся, — усмехнулась женщина. — Сейчас вызову твою прекрасную Елену, но сначала докурю.

— Спасибо, — с подчеркнутой корректностью поклонился Иг.

— Умеешь перестраиваться. Похвально. Похвально, — подытожила незнакомка, затушила папиросу, плавно поднялась, ушла из-под тенистого свода.

В дальнем верхнем углу убежища Иг разглядел гипсовую сосульку, схожую с носом Буратино. Вознамерился было исследовать нос-сосульку, но тут появилась Медуница.

В белом длиннополом халате с закатанными рукавами, грязноватом фартуке и марлевой косынке на голове.

— Случилось что?

— Ничего не случилось, — заулыбался Иг. — Решил тебя проведать. Ты же приглашала… От ребят тебе примет, — закончил он, глупо краснея.

— Господи, а я так напугалась, — облегченно вздыхая, призналась Елена.

— У тебя порядок? — спросил Иг.

— Порядок.

— А то письмо?

— Письмо от отца пришло. Он не знает еще, что я читать умею, и написал Веронике Галактионовне. Оказывается, отец с новой женой тоже разошелся. Завербовался в геологическую экспедицию на Север. Пишет, что скоро у него деньги немалые будут, и он станет нам высылать. А уж как вернется, то и насовсем меня к себе возьмет. Не буду я больше неприкаянной… Видишь, хорошо как?