Лена, чувствовала себя уставшей после утреннего посещения больницы и спонтанного похода в церковь. Сейчас, ей даже было немного неловко за свое поведение в церкви и она всячески старалась забыть неприятный эпизод со старушкой. Размышляя на отвлеченные темы, она снова вернулась к своему положению, а, в сущности, к тому одиночеству, которое теперь стояло перед ней, прямо за окном ресторана. Сейчас надо было бы кому-нибудь позвонить или куда-нибудь сходить или с кем-нибудь… увы, ничего этого не хотелось и не моглось.

Смерть отца изменила жизнь Лены. Смерть оказалась рядом с ней так неотвратимо, бесцеремонно и победоносно, что разрушила мгновенно практически «все», перевернув ее бытие насколько это вообще возможно было представить. Уход отца стал для Лены настоящей трагедией. Сердечный приступ, случившийся с ним, был столь внезапным и скоротечным, что Лена едва успела понять произошедшее. Со слезами она вспоминала слова врача, констатировавшего смерть, который разводил руками и выражал соболезнования. Не зная, что сказать и он бесконечно повторял дежурные слова: «Мы сделали все, что могли». Несколько дней смиренного молчания и похороны, поминки и гнетущая скорбь невыносимой утраты разрывала сердце Лены изо дня в день.

Жизнь стала иной, но ничуть не короче, как порой ей того хотелось. Она переживала смерть отца очень болезненно. Вечерами, возвращаясь из академии, она не торопилась домой, задерживаясь на улицах, так или иначе связанных с ним. Она невольно проходила по тем местам, где они вместе гуляли после школы. Иногда она останавливалась в таких местах и несколько минут безмолвно стояла, с трудом известным только ей одной, сдерживая слезы. Все эти «куски» Москвы из разрушенной мозаики жизни стали ей ненавистны. Именно тогда, впервые, в ее голову и закралась мысль покинуть Москву. Лена понимала, что, убежав из столицы ей, конечно, не спрятаться от переживаний, но укрыться хотя бы на время от «вещей», постоянно порождающих в ней тоскливое уныние, она решила окончательно.

Около семи часов вечера, когда Лена спала, в дверь раздался звонок. Она вспомнила, что назначила встречу Артему и, едва очнувшись ото сна, направилась к двери. Артем, словно сошедший с обложки солидного мужского журнала, внимательно смотрел на нее. Весь его вид противоречил ее состоянию. Дорогой костюм, галстук, запонки, безупречные ботинки… столь любимый ею образ был холодным и чужим, несмотря на то, что Артем это первый и единственный мужчина.

– Лена, как ты, девочка моя? – нежно спросил он.

– Плохо, мне очень плохо, – ответила Лена и обняла его. – Тема, мне страшно.

– Любимая моя, не бойся. Терпи, ты должна быть сильной, иначе нам с тобой не выжить, понимаешь? – спокойно ответил Артем, обняв ее. – Это большое горе, но его надо пережить.

– Да, ты прав, – тихо ответила Лена, уткнувшись ему в плечо. – Но сделать это очень нелегко, очень…

Артем крепко обнял и поцеловал Лену. Она ответила ему взаимностью. Он сбросил на пол пальто и снял пиджак, лишь немного освободившись от крепких объятий Лены.

– Девочка моя, ты справишься, и я буду с тобой. Только позволь мне быть с тобой, – Артем нежно провел пальцами по ее лицу и посмотрел ей в глаза. – Я люблю тебя.

– Я знаю. У меня никого нет кроме тебя. Тема, ты все, что у меня есть сейчас.

– Я очень, очень люблю тебя …

– Ты смотри, пятница, а народу до хрена! – ругался таксист, застряв в автомобильной пробке на выезде из Москвы. – Ну, епт, куда прешь! Ошалели, что ли! Ноябрь месяц, а не протолкнуться. Че, епт все дачники что ль разом собрались, не пойму? Глянь, все номера московские.

Дорога была забита суетливыми и беспомощно скачущими из ряда в ряд автомобилями, рвавшимися за пределы Москвы, как табун обессиленных лошадей, которых разом выпустили из загона.

Быстро добраться до дома не получалось. Игорь уже пожалел, что поймал частника, а не воспользовался общественным транспортом. Таксист к тому же оказался болтливым стареющим типом, что с трудом терпел уставший Игорь, которому недоставало тишины после, очевидно, «последней» встречи с Юлией.

– Что за город? Что за страна? Епт, когда жить-то начнем? Ну и где эти пчеловоды? По Европам разбежались?! Сидят, значит, там на лужайке, цветочки нюхают, а мы тут трахаемся. Как же так можно? Как такое вообще быть-то может, я не пойму нихрена? – сокрушался таксист и приглушил радио, «настраиваясь» на длительную социальную беседу с пассажиром. – Угораздило же нас здесь родиться! А?

– Ну, что теперь делать? – спокойно ответил Игорь, не желая молчанием раззадоривать таксиста.

– Да, теперь уже ничего не поделать, теперь, епт, уже все, труба Москве. А эти, значит, там и с кувшинчиками и с дудочками наши миллиарды прожирают, пока мы тут в заднице сидим! Сколько себя помню, ну, всю жизнь в дерьме! – в голосе таксиста зазвучали откровенные «народные» нотки. – Сами в дерьме и детей, епт, туда же растим.

– В каком смысле? Какая дудочка? – удивился Игорь.

– Вот я своей младшенькой вчера сказку читал этого, как его… тьфу, черт, забыл! Да какая разница. В общем, «Дудочка и кувшинчик» называется. Охренительная сказка. Будь моя воля, я бы всех заставил ее еще в школе выучить, чтобы потом легче жилось.

– Что за сказка? – поинтересовался Игорь, бесцельно посмотрев в окно.

– Там суть в том, что маленькая девочка никак не хочет ягоды искать. Сейчас все такие, все, епт, на халяву хотят. Насмотрелись, блин, хрени по телевизору, и давай им подавай все за так. Так вот у нее вся семья раком ползает по поляне во главе с папашей, а папаша еще и приговаривает там, типа, одну ягодку беру, на другую че-то смотрю что ли, третью замечаю, а четвертая, епт, мерещится. – Таксист выговаривал каждое слово присказки, войдя в роль «папаши». – А дочь все равно ленится. Ягоды, значит, надо было в кувшинчик собирать, поэтому и сказка так называется. Ну и вдруг появляется какой-то старый сморчок-боровичок на пеньке и начинает с ней за кувшинчик торговаться и менять его на дудку. Дунешь, говорит в дудочку, появятся все ягоды на поляне, ходи и собирай. Только, значит, кувшинчик давай взамен. Дуреха обменялась, ягоды повылезали, а собирать их некуда, кувшинчика то нет. Так мурыжил он ее несколько раз: то кувшинчик даст взамен на дудочку, то дудочку взамен на кувшинчик. В общем, так ни черта она и не набрала и стала вместе со всеми ползать раком.

Таксист громко и заразительно засмеялся, что заставило Игоря искренне усмехнуться.

– Что, что вы смеетесь?

– А меня Светка и спрашивает: «Папа, почему она сама все ягоды не съела, когда у нее дудочка была?» Представляешь!

– Да, забавно, – задумался Игорь.

– Вот и я говорю, забавно, – таксист закашлялся и выбросил сигарету в открытое окно. – Так и мы торгуемся с кем-то всю жизнь, надеемся на что-то, а внутри знаем, что один хрен ползать раком будем за этими ягодками и старичок этот, сморчок, смеяться над нами будет. Смешно, правда?

– Я не очень понимаю, – ответил Игорь

– Не понимаешь? Ну, ты даешь, студент, вроде не маленький, – серьезно сказал таксист, вырулив из пробки на дорогу к Городу. – Че, правда, не понимаешь, что во всей этой истории главное?

– Что? – внимательно слушал Игорь.

– То, что сморчок этот в другой книге заветы нам с тобой дал: как побороть в себе страсть к дудочке, как не засматриваться на чужой кувшинчик, как не страдать в поисках ягодок и грибочков и, главное, что не ягодками едиными жив человек, – таксист сплюнул в окно. – Только другим все разом отдал. Вот и верь после этого старичку. Вот те, епт, и вся философия… Приехали.

Игорь никак не ожидал такого «библейского» окончания в повествовании таксиста. Некоторое время он собирался с мыслями, но сказать что-нибудь уместное не получалось и в голову лезли какие-то совершенно тривиальные слова, противопоставить которые «такой» сказке было совсем невозможно.