Игорь всегда знал, что жизнь, по крайней мере его, была устроена таким образом, что даже глупейшие и ничтожнейшие ситуации могли иметь самое глубокое продолжение. Несмотря на то, что Иван Павлович пытался построить все свои рассуждения на смешной и малозначимой улике, он опасно приблизился к Дятлову и готов был уже выставить его подозреваемым, и, возможно, он так уже и поступил.

Мысли о краже пистолета и избиении Соснина переплетались с нахлынувшими страданиями, причиной которых стала Лена. Ее хладнокровность все глубже поражала его. Еще в субботу вечером он обнимал эту беззащитную, перепугавшуюся девушку в такси, а теперь…

Он зашел в квартиру и, наспех раздевшись, отправился на кухню. За окном вновь пошел снег. Игорь выключил свет и подошел к окну, закурив сигарету. Совершая затяжки, Игорь заметил, как его двойное отражение появляется в стеклах окна. Он пытался тщетно разглядеть свое лицо, но красные двоящиеся блики исчезали каждый раз, как только Игорь переставал затягиваться. Эта символичная двойственность напугала его. Ему вдруг показалось, что он так и состоит из разных сущностей, занимающих в разное время главенствующую роль.

Маска, к которой он привык на работе, теперь стала его будничным образом, под которым Игорь носил маску одиночества, натянутую в свою очередь на…

– Что там, за этими масками? Кто там? Раздавленный бытием одиночка? Параноик, пытающийся найти ответы на вопросы? Чьи вопросы… какие ответы… – вслух произнес Игорь.

Он испугался того, что мысли его, как и неделю назад, до встречи с врачом, становятся хаотичными, неуправляемыми: они молниеносно возникали и исчезали сами по себе, проживая в сознании Игоря всего несколько мгновений.

Он до сих пор не мог объяснить себе, зачем он направился на другой конец города в поисках Соснина, о котором ему рассказал Дятлов, наткнувшись в подъезде на мертвецки пьяного милиционера.

Игорь часто вспоминал тот вечер, когда они с Николаем в компании друзей крепко выпили и употребили наркотики. Что-то тогда пошло не так, и алкоголь, наркотики и антидепрессанты, на которых уже «сидел» Игорь, превратили его в обезумевшего зверя, вырвавшегося за пределы клетки. Очевидно, что он находился в неадекватном состоянии, и этого мотива ему было достаточно, чтобы остановиться в поисках других причин своего поступка.

Сигарета была докурена почти до фильтра, когда мобильный телефон Игоря разразился входящим звонком. Это была Лена.

– Игорь, прости меня, – извинилась она.

– Зачем ты так поступила? Ты сделала мне очень больно. Я не ждал этого от тебя, – начал разговор Игорь, оставаясь в темноте.

– Что ты делаешь?– тихо спросила Лена.

– Курю.

– Игорь, только не спрашивай меня, где я и почему я не с тобой. Прошу, не надо.

– Не буду, ты ведь скажешь мне сама, если захочешь, правда?

– Правда, Игорь, правда, – голос Лены стал еще тише, – знаешь, ты удивительный. Мне очень хорошо с тобой, но сегодня я не могла остаться. Пойми меня.

– Любимая моя девочка, я безумно скучаю по тебе, и я сейчас опять один. Уже много лет я почти всегда один. – Игорь закрыл глаза. – Знаешь, там за окном опять пошел снег, невыносимо белый снег.

– Я тоже вижу его.

– Я могу попросить тебя кое о чем?

– О чем? – спросила Лена.

– Ты встретишь со мной Новый год?

– Встречу, обязательно встречу, – тихо ответила Лена.

– Лена, я скучаю по тебе, очень скучаю…

– Я знаю и чувствую это, – после некоторой паузы сказала Лена. – Извини, я больше не могу говорить. Целую, до встречи.

– Лена…

Иван Павлович, не привыкший отступать, вновь намеревался «атаковать» ателье. Необходимо было прояснить: кому же все-таки принадлежала эта чертова пуговица?

Сбитый с толку накануне доводами Игоря, он все же решил всеми доступными методами докопаться до манящей истины, которая, казалось, находилась совсем близко.

Мысль о возможном участии Николая в этой гнусной истории стесняла и угнетала Ивана Павловича. Объяснение таким непривычным для Ивана Павловича сомнениям крылось в истории двухлетней давности. По роковой случайности он стал невольным «вершителем судьбы» Михаила Васильевича Дятлова, отца Николая, который отбывал срок за потасовку с учителем из-за двух бутылок водки.

Теплым осенним вечером Иван Павлович проходил мимо продуктового магазина и зашел в него за бутылкой молока и буханкой хлеба. Тем временем в магазине уже находился нетрезвый Михаил Васильевич с собутыльниками, стоя в очереди за водкой. Магазин был небольшой и тесный: молочный отдел находился напротив отдела с алкоголем и табаком. Прилавки с витринами разделял небольшой проход, где с трудом могли разминуться люди, особенно если в кассу каждого из отделов стояла очередь из других покупателей.

Иван Павлович оплатил «Можайское» молоко и хлеб, после чего энергично развернулся и, пытаясь увернуться от столкновения с пенсионеркой, без умысла толкнул Михаила Васильевича. Дятлов, державший в одной руке сдачу, а в другой две бутылки водки за горлышко, к такому неловкому обращению со стороны Ивана Павловича оказался не готов. В следующее мгновение магазин наполнил шум бьющихся о пол бутылок. Последовавшая за этим немая сцена была совсем недолгой и, как только Дятлов осознал потерю и почувствовал на себе воспаленные взгляды «товарищей», он накинулся с кулаками на Ивана Павловича.

– Ах, епт… мать… художник. Опять ты! – задыхаясь от злости, выкрикивал Михаил Васильевич.

– Это недоразумение, полнейшее недоразумение, я вас уверяю! – отмахивался Казаков.

– Ща я те дам недоразумение, козел! – вопил Дятлов.

Драка завязалась хоть и сумбурная, но не шуточная. Защищаясь, Иван Павлович размахивал руками, в результате чего стеклянная бутылка «Можайского» молока вылетела из пакета и угодила в колено Михаила Васильевича, который, падая, схватил из очереди кого сумел и завалился на витрину с молочными продуктами. Кончилось все для Михаила Васильевича уже совсем скоро требованием судьи искупить свою вину в колонии общего режима.

Иван Павлович отмахнулся от воспоминаний и улегся на кровать в брюках и рубашке, закинув руку за голову. Словно музицируя, свободной рукой он всю ночь занимался поиском мотива, которым мог бы руководствоваться Николай при совершении преступления, но отыскать его никак не мог. Он вспоминал, что могло бы связывать его и Соснина, однако и эти скудные воспоминания не открыли Казакову ни одной тайны.

«Действительно, глупо избивать милиционера и воровать у него пистолет в собственном подъезде, – размышлял Иван Павлович. – С другой стороны такой поступок, если его совершил Дятлов, выводит его из поля подозреваемых. Кто же его будет подозревать? Никто! Каждый подумает, что это безумие… Может, он специально так сделал, чушь какая-то. Тьфу! И зачем Дятлову пистолет понадобился? Продать?»

С самого утра эти абсурдные домыслы тщетно пытались развеять Сомов и Федор Андреевич, но сделать это «вразумительно и логично», по мнению Ивана Павловича, не удавалось ни одному, ни другому.

– Дался вам, Иван Павлович, этот Соснин, ей Богу. Ну выпил, ну подрался, ну вам то что! С кем не бывает! – раздраженно говорил Сомов, глядя на встревоженного Казакова. – Вам же Носов вчера сказал, что он вообще не туда пришел. Пьяный был. Ну… чего тут разводить огород. Вам-то это зачем, я в толк взять не могу?

– Так ведь Сергей не виноват, почему же следует с этим мириться? – возражал Иван Павлович. – Федор Андреевич, ну хоть ты со мной согласен?

– Иван Павлович, не обижайтесь, но я думаю, что Сомов прав – без нас разберутся. Зачем вы вечно к ним навязываетесь? – спокойно ответил Федор Андреевич, листая учебник.

– Послушайте Казаков, вас никто не просит мириться. Ваша гражданская позиция по этому вопросу известна уже всему городу, но вам этого мало. Вам надо влезть в самую гущу со своим уставом и заставлять всех этот устав читать и восхищаться.