— Ты позавтракал? — спросила я.

Папа покачал головой:

— Нет времени.

— Тебе стоит больше заботиться о себе, — сказала я, мягко убирая его руки. Я поправила его галстук и потрепала его по плечу, — папочка.

Он поцеловал меня в лоб.

— Я в порядке, Принцесса. Хватит волноваться. Тебе пора идти. Не хочу, чтобы ты опоздала на свое свидание у ручья. Или на свидание в парке. Где оно сегодня?

— В парке. И это не свидание.

— Он тебе нравится?

— Не таким образом.

Папа улыбнулся.

— Ты могла бы одурачить меня. Однако меня не мог бы одурачить он. Папа знает, как все на самом деле.

— Или воображает, что знает, — сказала я, открывая дверь.

— Я люблю тебя, Кэтрин.

— Не так сильно, как я люблю тебя.

Я вышла наружу, улыбнувшись при виде Эллиота, качающегося назад и вперёд на качели на крыльце. На нем была полосатая рубашка с коротким рукавом и шорты карго цвета хаки, а на шее, как обычно, висела камера.

— Готова? — спросил он. — Я подумал, мы могли бы захватить печенье и соус в "У Броума".

— Конечно, — сказала я.

Мы прошли шесть кварталов к одному из наших самых любимых мест и сели за столик, который стал нашим. Эллиот был таким же тихим, как и всю предыдущую неделю, кивая и отвечая, когда это было необходимо, но, казалось, он был за тысячами миль отсюда.

Мы пошли в центр города, просто бесцельно бродя по улицам. Как мы и делали в предыдущие несколько месяцев, наши прогулки были отмазкой, чтобы просто поговорить — чтобы провести вместе время.

Солнце уже высоко поднялось на небе, когда мы вернулись ко мне домой, чтобы сделать сэндвичи. Обеденный пикник стал нашим ритуалом, и мы по очереди выбирали место. Сегодня был день Эллиота, и он выбрал парк, место под нашим любимым широколиственным деревом. В молчании мы разложили одеяло, которое сшила моя мамочка. Эллиот распаковал свою индейку и сыр так, будто они его обидели — или, может быть, я его обидела, но я не могла и представить, что хоть одна секунда нашего лета могла быть не идеальной.

— Все так плохо? — спросила я, держа свой сэндвич в обеих руках. Сэндвич Эллиота был укушен лишь один раз, хотя мой был наполовину съеден.

— Да, — сказал Эллиот, разглядывая сэндвич, — Всё определённо плохо.

— Что с ним не так? Слишком много майонеза?

Он помолчал и робко улыбнулся.

— Не в сэндвиче проблема, Кэтрин. Во всём остальном, кроме сэндвича... и посиделках с тобой.

— Ох, — удалось сказать мне, хотя мой разум вращался вокруг последнего предложения Эллиота.

— Я уезжаю завтра, — проворчал он.

— Но ты, во всяком случае, вернёшься, верно?

— Да, но... я не знаю, когда. На Рождество, может быть. Может, не вернусь до следующего лета.

Я кивнула, смотря вниз на свой обед и откладывая его, понимая, что недостаточно голодна после всего этого.

— Ты должен пообещать, — сказала я, — Ты должен пообещать, что вернешься.

— Я обещаю. Может, не раньше, чем на следующее лето, но я вернусь.

Пустота и отчаяние, которые я чувствовала в этот момент, были сравнимы только с тем, когда я потеряла своего пса. Казалось бы, связь между этим маленькая, но Арахис лежал у меня в ногах на кровати каждую ночь, и не важно, как много неудачных дней или срывов было у мамочки, Арахис знал, когда рычать, а когда махать хвостом.

— О чём ты думаешь? — спросил Эллиот.

Я покачала головой:

— Это глупо.

— Ну же. Расскажи мне.

— У меня был пес. Он был дворняжкой. Однажды, папа нашёл его на газоне и принес домой. Он был предназначен для мамочки, чтобы помочь ей взбодриться, но он потянулся ко мне. Мамочка ревновала, но я не была уверена, кого из нас, Арахиса или меня. Он умер.

— Твоя мама страдала от депрессии?

Я пожала плечами:

— Они никогда этого не говорили. Они не говорят об этом передо мной. Я лишь знаю, что у нее было тяжелое детство. Мамочка говорит, что она радовалась тому, что её родители умерли до моего рождения. Она говорила, они были жестокими.

— Да уж. Если я когда-то стану отцом, у моих детей будет нормальное детство. Я хочу, чтобы они посмотрели назад и захотели вернуться в то время, а не чтобы им было от чего бежать и скрываться.

Он уставился на меня.

— Я буду скучать по тебе.

— Я тоже буду по тебе скучать. Но... недолго. Потому что ты вернешься.

— И я вернусь. Это мое тебе обещание.

Я притворилась счастливой и отпила из соломинки в моей переносной кружке. Все после этого я говорила и делала через силу, а улыбка была натянутой. Я хотела насладиться своими последними днями с Эллиотом, но понимание того, что вот-вот придется прощаться, делало это невозможным.

— Хочешь помочь мне собраться? — спросил он, скривясь от собственных слов.

— Не очень, но я хочу видеть тебя как можно дольше, прежде чем ты уедешь, так что я помогу.

Мы собрали свои вещи. Вдалеке зазвучали сирены, а потом стали приближаться. Эллиот встал и помог мне подняться. Другая сирена звучала на другой стороне города — пожарные машины, вероятно, и, казалось, они ехали в нашем направлении.

Эллиот скрутил мамочкино одеяло и взял его под руку. Я подняла пакеты с обедом, и затем выкинула их. Эллиот протянул мне свою руку, и я, без колебаний, взяла ее. Из-за знания того, что он уезжает, что-то заставило меня перестать волноваться, если между нами что-либо изменилось.

Чем ближе мы приближались к улице Джунипер, тем сильнее Эллиот сжимал мою руку.

— Давай занесем одеяло, а затем соберём мои вещи.

Я кивнула, улыбнувшись, когда он начал немного раскачивать наши руки. Сосед через улицу стоял на своем крыльце с ребенком под боком. Я помахала ей рукой, но она не помахала мне в ответ.

Шаг Эллиота замедлился, и выражение его лица изменилось сначала на непонимающее, а затем на обеспокоенное. Я посмотрела в сторону своего дома, увидев полицейскую машину и скорую помощь, на которых сверху кружились красно-синие огоньки. Я выпустила руку Эллиота и побежала к машине скорой помощи, дергая калитку, забыв о защелке.

Спокойные руки Эллиота открыли калитку, и я ринулась вперед, остановившись на середине, когда передняя дверь открылась. Фельдшер шел задом, неся носилки, на которых лежал папа. Он был бледным и его глаза были закрыты, а на лице была кислородная маска.

— Что... что случилось? — заплакала я.

— Мне жаль, — ответил фельдшер, открывая заднюю дверь скорой помощи, пока они грузили моего отца внутрь.

— Папа? — позвала я. — Папочка?

Он не ответил, и двери скорой помощи закрылись перед моим лицом.

Я побежала к полицейскому, спускающегося со ступенек крыльца.

— Что случилось?

Офицер посмотрел вниз на меня.

— Ты Кэтрин?

Я кивнула, почувствовав руки Эллиота на плечах.

Рот офицера дернулся.

— Кажется, у твоего отца случился сердечный приступ. Твоя мама работала только пол дня и нашла его на полу. Она внутри. Тебе стоит... наверное, попытаться поговорить с ней. Она немного сказала с тех пор, как мы приехали. Ей стоит подумать о поездке в больницу. Скорее всего, у нее шок.

Я помчалась вверх по ступенькам, в дом.

— Мамочка? — позвала я. — Мамочка!

Она не ответила. Я проверила столовую, кухню, а затем побежала в гостиную. Мамочка сидела на полу, уставившись на коврик перед собой.

Я опустилась перед ней на колени.

— Мамочка?

Она или не узнала меня, или даже не услышала.

 — Все будет хорошо, — сказала я, дотронувшись до ее колена, — С ним всё будет в порядке. Нам, наверное, стоит поехать в больницу и увидеться там с ним.

Она не отвечала.

— Мамочка? — я нежно потрясла ее. — Мамочка?

Все еще ничего.

Я встала, приложив ладонь ко лбу, и затем побежала наружу, остановившись перед офицером. Я застала его, когда скорая помощь только отъехала. Он был пухлым и очень вспотевшим.

— Офицер, эм... — я посмотрела на серебристый бейджик, прикрепленный к его карману. — Санчез? Мамочка... моей маме нехорошо.