Отряд пробыл на фронте недолго, но он успел принять участие в боевых действиях. Группа разведчиков под командованием Петра Смородина подорвала железнодорожный путь на участке Большие Поля — Нарва и сорвала переброску противником резервов и боеприпасов.

Вспоминают товарищи о своем Петре и другие эпизоды. Как построились по его команде, когда выгрузились из теплушек на дальних подступах к Гдову, где снова группировались белогвардейцы. Петр повел отряд.

— Покажем этим маменькиным сынкам, почем фунт лиха!

Поход был наивный, даже смешной: ни разведки, ни охранения, ни выяснения выгодной позиции для возможного боя. Брали «на ура», потому что сгорали от нетерпения ринуться в бой. Шли открытой дорогой к станции, горланя песни. Малый отряд белых быстро дознался, что напирают питерские молодцы из Красной гвардии, и трусливо бежал. Отряду Смородина достались трофеи: два пулемета и склад с сухарями…

Помнят товарищи, что Ян Фабрициус создал в Гдове Военно-политический совет и включил в него Смородина. Совет был занят разработкой военных мероприятий на своем участке и налаживанием политической работы в подразделениях и среди крестьян.

К удивлению Петра, его ребята отказались агитировать в деревнях:

— Куда нам! Мы же села не знаем!

Смородин корил их, ссылаясь на свой недолгий опыт в Боринском осенью семнадцатого года:

— Вы что, из пеленок не вылезли? И без мамани ни на шаг? Люди везде люди! Говорите им правду, зовите делить землю, пока не грянула весна. Читайте вслух «Правду».

Но сдвинуть ребят с места не удалось.

Тогда он придумал другой ход. Почти все парни — люди нужного ремесла, особенно слесари и плотники. В деревнях, где мужики наперечет, таким и цены нет! Пусть занимаются починкой деревенского инвентаря: ладят сохи, плуги, бороны, косы, серпы, грабли.

С этим согласились все. И работа закипела. А когда осмелели да сошлись с деревенскими поближе, стали затевать выступления самодеятельного хора. Затем дошли и до чтения «Правды» вслух. И помаленьку шефская работа столичных ребят развернулась отлично.

Между тем не дремали и разведчики. Совершали удачные рейды в расположение вражеских войск. И неоценимую услугу в этом оказывали им благодарные деревенские подростки.

И все же отряду не суждено было остаться на фронте. Его решили вернуть в Петроград, как только был заключен в марте мир с Германией. Только Петр Смородин, Сигизмунд Белозерский, Василий Вьюрков и самая малая группа, разбирающаяся в топографии, остались в Гдове. Петр возглавлял уездный комитет партии и принимал участие в установлении демаркационной линии. Белозерский и Вьюрков сколачивали молодежную организацию города.

15 апреля 1918 года Смородин объявил, что надо идти на площадь. Там собрание, приехал человек из Питера.

Ребята из отряда были в сборе. Им сказали, что с немцами заключен мир и что IV Всероссийский съезд Советов утвердил мирный договор. Фабрициус добавил, что можно ехать домой.

Вечером был пир: главный медик отряда Элеонора Паже и каптенармус Вася Вьюрков дали прощальный ужин — картошка с консервами! Веселье било через край: песни, пляски, хороводы, шарады, шутки.

На другой день Смородин отправил товарищей через Торошино. Кое-кого из них он встретил через два года: они уже значились патриархами комсомола, и вокруг них шумело новое поколение активистов союза. Только Кулеша более не встречался: он вскоре погиб на Восточном фронте.

Пусто стало без старых друзей, которых отличала звонкая запальчивость, вера в счастье, умение с песней идти на жертву. А иногда и досадная бестолочь, крики по пустякам и всякое легкомыслие, зачастую свойственные юности.

Но так было с неделю. Потом постепенно забылось, где витийствовал Ратновский, полз в разведку Петропавловский, допрашивал «языка» Кулеша. И теперь Петра уже не тревожило: накормлена ли орава юных философов, как им спалось и что снилось в коротких снах?

И близкий, родной Питер отошел в дальнюю даль, где на голодном пайке старалась братва возродить организацию.

Летом и осенью части Фабрициуса готовили удар по Пскову. Там окопались белогвардейцы, туда стекались фабриканты и кулаки: они исподволь формировали «Добровольческую Северную армию» для Юденича.

Перед штурмом Пскова Блинов и Смородин отвели свой полк на отдых в Лугу. Он пополнился новыми бойцами из Петрограда и стал именоваться 49-м стрелковым.

Комиссар Смородин вел большую политическую работу, чтобы сплотить бойцов, истребить партизанщину и расхлябанность. И помогал командиру обуть, одеть и накормить товарищей.

К сожалению, нет возможности проследить хотя бы главные события в жизни Петра в те недели и месяцы. Кое-что помогла восполнить Татьяна Гамазенко. Ее муж в августе 1918 года вступил на станции Луга в полк Блинова — Смородина, а сама Татьяна, приехав из Петрограда, помогала комиссару полка ставить пьесы, создавать духовой оркестр и проводить беседы с бойцами.

Ей врезался в память образ комиссара — человека молодой), горячего, прямого и удивительно чуткого.

Полк прибыл на отдых в таком виде, что и сказать страшно: бойцы завшивели, грязные и рваные шинели пробиты пулями, на одной ноге сапог, на другой — ботинок, а кто и в лаптях. Да и голодали почти все время, даже картошки не было вдосталь.

Интендант, которому дали поручение допустить полк к складу с продовольствием и обмундированием, не торопился: вот, мол, герои, видали мы таких!

— Завтра поутру допущу, не раньше! — Натянул кожаные перчатки и помахал Смородину рукой.

Тот побелел от злости, но сказал спокойно, вынув наган:

— Остановись, контра! Либо склады наши сейчас же и все твое барахло мы берем под расписку, либо глянь на меня в последний раз.

В тот же вечер были у бойцов баня, и горячий кулеш, и свежее белье, и кое-что из обувки. И красноармейцы судачили промеж себя возле жаркого ночного костра:

— С таким комиссаром не пропадешь! Сам ничего еще в рот не брал, а мы уже червячка заморили…

Только начал налаживаться армейский быт, только вышли на плац, объявились в полку сектанты.

— Винтовку не возьмем, в бой не пойдем!

— С чего бы? — удивился Смородин.

— Бог не дозволяет!

Конечно, время военное, и всякие такие штучки — прямой путь в трибунал, но Смородин рассудил иначе, направил их ухаживать за лошадьми:

— Проверю я вас, христовы души, — подвозите патроны, хлеб и воду, и черт с вами! Только за лошадьми глаз да глаз! Кончим войну, будем на них землю пахать!

Сектанты опешили: видимо, в их планы входило принять мученичество, пострадать на виду у товарищей за веру Христову. А все обернулось так, что сделали из них ездовых.

Один из штундистов все же рискнул пойти на «подвиг». Забрался на карниз крыши в день успения пресвятые богородицы и крикнул:

— Нынче праздник, работать не буду! Сейчас вознесусь на небеса!

Прыгнул с третьего этажа на клумбу и поломал ребра. Положили его в лазарет. Смородин собрал сектантов и сказал им по-рабочему:

— Вот что, христовы души, подурили — и хватит! Если еще раз пикнете, будет вам бог судья на том свете, вы мой характер знаете…

Да, они знали комиссара: он и письмо напишет за товарища с поклонами многочисленной родне, и сапоги обменяет, если жмут, и каши добавит, если у бойца ослабли силы. Зато в гневе страшен, если видит неправду.

Позднее вспоминали бойцы о Смородине: никогда он не отказывал в духовом оркестре — на привале, в походе. Иной раз просили его и в ходе боя: «Прикажи, Петр Иванович, пусть дудят: под музыку и воевать весело!» Он не отказывал. И догадался вооружить духовой оркестр браунингами. Бывал такой момент, что музыканты забывали про инструменты и капельмейстер вел их в бой на правах командира взвода. Оркестр выполнял и другие поручения: собирал сельчан на митинги, в кружки самодеятельности и когда проводили выборы в местные Советы.

Усиленно нажимал комиссар на грамоту. И зачастую начинал с простой придумки. Давал, к примеру, «Конька-Горбунка» Ершова грамотному парню и наказывал: