действовать совокупно, основать особое литературное общество и издавать

журнал. Хотя издание журнала и не состоялось, но эпиграммами, сатирическими

статьями и резкою критикой карамзинисты не остались в долгу у "Любителей

русского слова". Друзья собирались по субботам у Блудова и читали там, перед

печатанием, свои статьи; но формально организованного общества и публичных

собраний у них не было. Когда Блудов написал шуточный рассказ "Сидение в

"Арзамасе", изданное обществом ученых людей", в котором метко отвечал на

выходки князя Шаховского и шишковистов, -- то для шутки друзья назвали свои

веселые вечеринки "собраниями Арзамасской академии" и положили правилом

съедать за ужином хорошего арзамасского гуся. При этой церемонии пели

соответствующие песни, например известную кантату на Шаховского,

сочиненную Дашковым и каждый куплет которой оканчивался стихом:

Хвала тебе, о Шутовской!

За этим основным правилом последовали вскоре другие правила,

собранные Блудовым и Жуковским в виде устава; тут, между прочим, было

постановлено следующее: по примеру всех других обществ каждый вновь

выбранный член должен читать похвальное слово своему умершему

предшественнику; но так как все члены "Арзамаса", без сомнения, бессмертны, то

они положили брать напрокат покойников между халдеями "Беседы" и

Российской академии. По примеру же ученых обществ составлялись и протоколы

заседаний, конечно, в шуточном смысле; тут отличался Жуковский: он составлял

из фраз осмеянных сочинителей забавную галиматью. Говорят, что они

находились в бумагах А. И. Тургенева. Кое-что из этих литературных шалостей,

как назвал их Блудов на юбилее князя Вяземского, напечатано в "Русском архиве"

1866 и 1868 годов.

Эти "шалости" предохранили Жуковского от совершенного упадка духа,

который обнаруживается из переписки его с Авдотьей Петровною.

"Я теперь люблю поэзию, как милого человека в отсутствии, о котором

беспрестанно думаешь, к которому беспрестанно хочется и которого все нет как

нет! Я здесь живу очень уединенно; никого, кроме своих немногих, не вижу, и,

несмотря на это, все время проскакивает между пальцев. И этой немногой

рассеянности для меня слишком много. Прибавьте к ней какую-то неспособность

заниматься, которая меня давит и от которой не могу отделаться, -- жестокая

сухость залезла в мою душу!

О, рощи, о, друзья, когда увижу вас?

Но что ж, если не удастся огородить себе какого-нибудь состояния! Если

надобно будет решиться здесь оставаться и служить, тогда прощай поэзия и все!

Неотвязное слово! Как оно теперь для меня мало значит! А все не расстанешься с

ним".

Но вдруг на голову нашего друга неожиданно грянул гром с той стороны,

куда устремлены были все мечты поэта, -- из Дерпта. Там думали, что новые

петербургские виды и отношения совершенно успокоили душу его и что он

отказался уже от прежних желаний и надежд. Отъезжая из Дерпта в Петербург, он

поручил семейство Протасовых покровительству одного приятеля, которого в

короткое время своего первого пребывания в Дерпте успел дружески полюбить.

Это был профессор Мойер, домашний врач Протасовых. Жуковский откровенно

рассуждал с ним о своих отношениях к разным лицам семейства, о

необходимости с ними расстаться и вверил судьбу ближайших к сердцу

родственников человеку, на которого он полагался как на надежную опору для

них в новом местопребывании.

Мойер, по желанию своего отца, бывшего ревельского суперинтенданта,

посвятив три года (1803--1805) изучению богословия в Дерпте, по окончании

этого курса отправился в чужие края для изучения медицины. Шесть лет провел

он там с этой целью, преимущественно в Павии, где подружился с знаменитым

профессором хирургии Скарпою, и в Вене, где посещал практические заведения

под руководством хирурга Руста и офтальмолога Бэра. Кроме того, будучи

отличным пианистом, он очень коротко познакомился в Вене с Бетховеном.

Возвратясь на родину, Мойер в 1812 году заведовал хирургическим отделением

военных госпиталей, сначала в Риге, потом при университетской клинике в

Дерпте, и в 1815 году выбран здесь был профессором хирургии. Он пользовался в

Дерпте большим уважением не только сослуживцев, но и общества и привлекал

всех образованностью и приветливым своим характером. Принадлежа к какой-то

масонской ложе, Мойер сделался в Дерпте главою всех приверженцев масонских

идей. По увольнении Клингера от должности попечителя Дерптского

университета (в 1817 году) пиетистическое направление, господствовавшее в

тогдашнем министерстве народного просвещения, коснулось и Дерптского

университета и повело войну против рационализма, но, несмотря на эти

обстоятельства, Мойер остался профессором и впоследствии был выбран

ректором университета.

Такая личность, по отъезде Жуковского, могла своим спокойным и

решительным характером усмирить душевные волнения в доме Протасовых. Мать

и дочери искренне уважали его, а зятю стало как-то неловко при таком домашнем

друге; он стал нередко уезжать из Дерпта и наконец отпросился на службу в

Петербург. Удостоверясь в дружеском расположении Протасовых к себе, Мойер

пожелал упрочить эти отношения родственным союзом: он посватался за Марию

Андреевну Протасову. Екатерина Афанасьевна благосклонно приняла его

предложение, а дочь попросила несколько времени на размышление; она

написала к Жуковскому и просила его совета. Это-то письмо и грянуло, как гром,

среди веселой жизни нашего арзамасца и потрясло до оснований построенные на

авось его надежды и намерения! Так как письмо Марии Андреевны дает самое

ясное понятие о благородстве и величии души ее, то мы должны сообщить его

здесь. Нам станет еще понятнее, как привязанность к такому "неземному

созданию" могла на всю жизнь освещать и наполнять душу поэта верою в доброе

и прекрасное:

"Дерпт. 8-го ноября 1815. -- Мой милый, бесценный друг! Последнее

письмо твое к маменьке утешило меня гораздо более, нежели я сказать могу, и я

решаюсь писать к тебе, просить у тебя совета так, как у самого лучшего друга

после маменьки. Vous dites, que vous voulez me servir lieu de père! {Вы говорите,

что хотите быть мне вместо отца! (фр.).} О, мой дорогой Жуковский, я принимаю

это слово во всей его цене и очень умею понимать то чувство, с которым ты его

сказал. Я у тебя прошу совета так, как у отца: прошу решить меня на самый

важный шаг в жизни, а с тобою с первым после маменьки хочу говорить об этом и

жду от тебя, от твоей ангельской души своего спокойствия, счастия и всего

доброго. Je veux me marier avec Moier! J'ai eu occasion de voir, combien il est noble,

combien ses sentiments sont élevés, et j'espère, que je trouverai avec lui un parfait

repos. Je ne m'aveugle pas sur ce que je sacrifie, en faisant ce pas-là, mais je vois aussi tout se que je gagne. D'abord je suis sûre de faire le bonheur de ma bonne maman, en lui donnant deux amis {Я хочу выйти замуж за Мойера! Я имела случай увидеть,

насколько он благороден, насколько возвышенны его чувства, и я надеюсь, что

найду с ним совершенный покой. Я не слепа относительно того, чем жертвую,

делая этот шаг, но я вижу также все, что выигрываю. Прежде всего я уверена, что

сделаю счастливой свою добрую мать, дав ей двух друзей (фр.).}. Милый друг, то,

что теперь тебя с нею разлучает, не будет более существовать. В тебе она найдет