Для истоков формирования русской мемуаристики как отрасли словесной

культуры первостепенное значение приобретают не только поэзия Жуковского,

сделавшая воспоминание насущной потребностью эмоциональной жизни, не

только его собственные мемуарные опыты, но и его эпистолярные размышления о

сущности мемуарного жанра. В этих письмах поэтическая философия

воспоминания постепенно переходит в концепцию мемуаристики, в которой

Жуковский, как и в поэзии, выступает новатором. Из его рекомендаций

"анналисту" их общего прошлого, А. П. Зонтаг, вырастает своеобразная

фрагментарная теория романтических мемуаров "без связи", "без порядка", одушевленных настроением и тем не менее связанных с конкретной, в духе

поэтической теории романтизма, "местностью". Первая такого рода рекомендация

высказана довольно рано: в апреле 1836 г. Жуковский пишет своей

"соколыбельнице": "Я бы вам присоветовал сделать и другое: напишите свои

воспоминания или, лучше сказать, наши воспоминания. Для этого не нужно и

плана; или вот какой план: сделайте по азбучному порядку роспись имен всех тех,

кого знали, и каждый день напишите что-нибудь о ком-нибудь из этого

лексикона: пропасть приклеится само собою и постороннего, и мыслей всякого

рода, и описаний, и собственных опытов" {Уткинский сборник... С. 111--112.}.

Здесь прежде всего обращает на себя внимание то, что для Жуковского

мемуары не равны автобиографии в узком смысле, "исповеди", истории души,

чего следовало бы ожидать от поэта-романтика. "Пропасть постороннего" -- это

выражение синтетичности мемуарного типа мышления и творчества, органично

сплетающего личностный аспект автобиографии с индивидуальным ощущением

эпохи в целом. Насколько устойчив этот тип в сознании поэта, свидетельствует

повторная рекомендация, высказанная той же А. П. Зонтаг почти через

пятнадцать лет как реакция на ее первые собственно мемуарные опыты: "Вот в

чем дело: вы так мило говорите о нашем прошлом, <...> что мне живо захотелось

вас из биографа великих мужей древности для детей превратить в нашего

семейного биографа. <...> Вы живете там, где каждая тропинка, каждый уголок

имеет для вас знакомое лицо и родной голос, <...> -- возьмитесь за перо и

запишите все, что вспомните. Не делайте никакого плана. Каждый день "что-

нибудь, как придет в мысль и в сердце" {Там же. С. 123.}.

Эмоциональный ореол памяти, окружающий пейзаж детства и юности,

топография и география Мишенского -- вот что в представлении Жуковского

может стать источником мемуарного вдохновения. Воспоминания в понимании

поэта -- хорошо осознанный синтез конкретики и лирического, личностного

переживания этой конкретики: "Я бы на вашем месте сделал так: сперва просто

написал бы хронологический, табеллярный порядок всех главных событий по

годам, как вспомнится. Потом сделал бы роспись всех лиц, нам знакомых (от

моего Максима до императрицы). Имея эти две росписи, каждый бы день брал из

них какой-нибудь предмет для описания, не подчиняя себя никакому плану, а так,

на волю Божию, на произвол сердца, на вдохновение минуты" {Там же. С. 124.}.

Романтический универсализм, стремление стеснить необъятное в единый

эмоциональный вздох, синтезировать разные тональности в пределах одного

произведения -- все эти свойства поэзии Жуковского определяют и его

представление о мемуарах. И характерная черта -- равно свойственные

Жуковскому поэтические интонации бытовой шутки, "галиматьи", домашней

поэзии и возвышенно-вдохновенной романтической мифологии души

объединяются в его представлении о диапазоне воспоминаний "от Максима до

императрицы". Как стихотворение-отрывок Жуковского равно мгновению самой

жизни, как жизнь и поэзия становятся одним в его творческом сознании, так и

подобные мемуары предстают в его интерпретации адекватом самой

преждебывшей жизни. "Здесь я думал не о сочинении в роде обыкновенных

мемуаров нашего времени, которых авторы более или менее жеманятся перед

собою, чтоб передать жеманные портреты современникам и потомству; мне

хотелось просто пожить в нашем общем прошедшем..." -- писал поэт А. П. Зонтаг

осенью 1850 г. {Уткинский сборник... С. 127.}

Как известно, воспоминания современников особенно ценны не только

тем, что из них мы узнаем факты, но и тем, что они показывают отношение к этим

фактам. И что интереснее -- факты или оценка их, трудно сказать: и в том и в

другом живет эпоха. Подправляя одни воспоминания другими, корректируя их с

учетом исторической дистанции, объективного смысла события или поступка,

который открывается по прошествии времени, помня о субъективизме

мемуариста, мы все же наряду с достоверностью ценим в мемуарах отпечаток

личности мемуариста, его ярко выраженную индивидуальность. В этом --

тождество воспоминаний живых свидетелей современной им эпохе, то, что

Жуковский назвал воспоминанием, равным жизни.

Жуковский прожил как литератор и общественный деятель долгую жизнь.

Вероятно, именно это побудило его друга и издателя, П. А. Плетнева, который

вообще много сделал для организации коллективной кампании по собиранию

воспоминаний о своей эпохе, обратиться к поэту в 1849--1850 гг. с просьбой

писать записки. Ответ Жуковского на эту просьбу свидетельствует о четком

понимании жанровой природы мемуаристики: "На этот вызов решительно

отвечаю: нет, сударь, не буду писать своих мемуаров. <...> Мемуары мои и

подобных мне могут быть только психологическими, то есть историею души;

событиями, интересными для потомства, жизнь моя бедна; <...> я описал бы

настоящее фантастически, были бы лица без образов, и, верно, 9/10 подробностей

утратила моя память; а что жизнеописание без живых подробностей? Мертвый

скелет или туманный призрак" {Жуковский В. А. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л., 1960. Т.

4. С. 667--668.}. Жуковский, говоря его же словами, в высшей степени "имел

уважение к истории своего времени" и не хотел писать таких мемуаров, в которых

он сам, а не его век вышел бы на первый план повествования -- из этого

нежелания становится ясным, в чем видел поэт задачу истинных мемуаров.

В этом самоотречении он, конечно же, недооценил событийности своей

жизни. Его участие в Отечественной войне 1812 г., его отношение к декабристам,

его педагогическая деятельность при дворе, связи с людьми, составлявшими цвет

русской и европейской культуры, формируют густо насыщенную событиями

биографию. Но то препятствие для мемуарного творчества, каким была его

поэтическая индивидуальность, Жуковский оценил точно: ему не было

необходимости писать историю своей души мемуарной прозой. Он написал ее

своей поэзией и таким вошел в сознание и память современников, каким

выразился в своем творчестве.

Так, не будучи сам мемуаристом в узком смысле слова, Жуковский своей

поэзией, внедрившей в сознание и духовную жизнь общества идею

воспоминания, своей практической философией воспоминания, наконец, своими

размышлениями о природе мемуарного жанра и специфике мемуарного

творчества явился предтечей русской мемуаристики второй половины XIX в.

Эволюция категории воспоминания в творчестве Жуковского от

поэтического образа к философскому понятию и эстетике мемуарного жанра

отражает общие закономерности роста мемуаристики в русской словесной

культуре. Идеи и образы поэзии Жуковского, усвоенные массовой поэзией,

породили своеобразную поэтическую мемуаристику, целую литературу