И тут мы услышали новый звук. «Теньк», «теньк», — такой родной и такой знакомый звук тяжёлых самострелов взрослых. Те две гарпии, что стояли у входа, рухнули на пол. Остальные усилили натиск на нас. Из-за пределов пещеры послышались вопли гарпий и крики людей. Через секунду в пещеру набилась дюжина воинов — стражников нашей пещеры. Гарпий просто затоптали. Вслед за воинами в пещеру влетела рыдающая мама Милы.

Стражники выглядывали наружу и ругались — гарпии снаружи кидали новые и новые камни с большой высоты. Сложилась тупиковая ситуация — гарпии не могли достать людей в пещере, но и стражники не могли подстрелить гарпий, те были слишком высоко. Гарпии очень рассердились из-за потери пятерых подруг и улетать не собирались.

— У нас есть печёная картошка, — сказал Писко, — а ещё у дедушки Марикона голова болит, в неё камень попал.

— О! Из этого парня выйдет толк! — засмеялся дядька Перео (он обычно командовал одной из смен охранников ворот и открывал ворота), — Ребята, двое оставайтесь на входе, остальные — на картошку.

Пока дедушку Марикона бережно бинтовали двое стражников, остальные уселись вокруг очага и принялись доедать оставшуюся со вчера холодную и невкусную печёную картошку. Мама Милы в это время изо всех сил прижимала к себе дочку и почти кричала: «Доченька моя! Нашлась! Живая!». Мила при этом с трудом балансировала на одной ноге, задыхалась от тесных объятий и отчаянно пыталась не ткнуть маму наконечником копья в голову. Это была очень сложная задача: мама Милы постоянно тискала дочку со всех сторон и так и норовила попасть на остриё. Стражники смотрели на эту картину и посмеивались. Я поднялся и забрал у Милы копьё. Мила взглянула на меня с благодарностью, правда, взгляд этот был очень коротким, поскольку в следующий миг её опять прижали к телу.

Стражникам было любопытно, как мы смогли выжить ночью, а нам было интересно, почему они решили сюда придти на целых полчаса раньше обычного времени открытия врат. За разговорами время пролетело очень быстро. Стражники охали и ужасались, слушая о наших приключениях. Потом они в свою очередь рассказали о том, как мама Милы весь вчерашний вечер выла на всю пещеру, требовала от всего племени идти искать малышей. Она дошла даже до вождя. Вождь спокойно ей ответил, что не будет рисковать выживанием племени, и что если она так беспокоится о своём ребёнке, то ей стоило самой остаться на ночь в пещере Последнего Приюта, а не прятаться в основной пещере. Она замолчала, но только до утра, а утром возобновила крики снова. На этот раз её поддержали мамы других малышей, и вождь разрешил открыть врата на час раньше. Выйдя наружу, стражники заметили, как гарпии кружат над пещерой Последнего Приюта, и приготовили гарпиям маленькую засаду. Они отсиживались в лесу, пока гарпии не решили приземлиться. Как только гарпии приземлились, они рывком преодолели расстояние от леса до пещеры (следом за ними бежала мама Милы и ругала их последними словами за то, что они такие неловкие и не могут подстрелить летающих чудовищ). Это чуть было не стоило им жизни — другие гарпии закидали их тяжелыми камнями. Никто не пострадал только чудом.

Мама Милы, которая всё еще подвывала в углу и вроде бы не слышала рассказов, на этом моменте прервалась и чётким голосом сказала:

— Да, вы глупые и бестолковые, нескольких птиц не можете подстрелить! — после чего продолжила плакать и подвывать. Стражники встретили её слова громким хохотом.

Вскоре гарпии устали и улетели. Стражники срубили носилки для дедушки Марикона, подхватили носилки с детьми, и вскоре мы были в пещере. Другие женщины при виде своих детей устроили рёв не хуже мамы Милы. Когда я вошел в нашу пещерку, мама спросила:

— Как дела?

— О, это так ужасно, — сказал я, — эти женщины так сильно плачут, что мне тоже захотелось. Мама, можно, я посплю, а дрова завтра будем носить?

— Тогда завтра двойную норму, — сказала мама. Со щеки у неё почему-то капнула слеза. И чего они все плачут? Мы же выжили.

Зато у Найвы и Лейте глаза были такими круглыми! Они так удивились, что даже забыли жевать свой завтрак. Стоило пережить приключение, чтобы увидеть круглые глаза брата и сестры.

— Завтракать будешь? — спросила мама.

— Нет, мы в пещере жареных гарпий наелись и картошки печёной, я сам заколол троих, — сказал я и пошел спать. Уже уходя, я услышал, как Найва заныла: «Мам, хочу печёной картошки!», а мама ей в ответ сказала: «Обойдёшься, ешь варёную».

Бедная Найва! Бедный Лейте! Они никогда не узнают, как вкусно есть горячую печёную картошку под звёздами, всю жизнь им придётся есть только варёную и в пещере, под тусклым светом масляной лампы.

В этот день мы поставили рекорд по количеству полученных наказаний. Началось всё с того, что мы залезли в кровать к родителям. Раньше, когда мы были маленькими, мы частенько бегали по ночам к родителям, когда было холодно или страшно. Теперь так делает только Мася. Но в этот раз мы решили вспомнить старое и заползли все вместе. Закончилось всё тем, что Найва на что-то там встала острой коленкой папе, а я случайно дёрнул за волосы маму. Ну как я мог не дёрнуть, когда Найва пыталась ущипнуть меня за ляжку, а хитрые мамины волосы залезли под локоть? Привстав на локте и пытаясь отбить Найвину руку, я, получается, вжал волосы в матрас. Но я же не виноват, я специально не дёргал!

— Я не виновата, он первый меня за попу ущипнул, — кричала в свою очередь сестра.

— А она меня «сусликом» обзывала! — возмутился в свою очередь я.

Мама оправданиям внимать не стала, и мы с Найвой были с позором изгнаны. За завтраком мы добавили в утреннюю кашу свежий чеснок. Чеснок в этом году уродился крупный и чрезвычайно едкий. Когда мама поставила нам щедро заправленную маслом миску с кашей — одну на всех — мы накидали туда чеснока столько же, сколько обычно. Ну, может быть, чуть-чуть больше. Может быть, в два раза больше, потому что Найва хотела почистить чеснок в кашу сама, и я тоже хотел. Попробовав одну ложку, Найва подвинула кашу ко мне (я сидел напротив неё за столом). Я сунул ложку в рот и понял, что такой огонь съесть не смогу, и отодвинул кашу обратно. Мася только понюхал завтрак и начал звать маму, жаловаться, что мы испортили кашу. Мама попробовала ложечку и сказала, что даст Майлайтину новую кашу, а нас не выпустит из-за стола до тех пор, пока не съедим ЭТО до конца.

Мы с Найвой погрустнели и принялись двигать блюдо друг к другу, пока не пролили часть каши на стол, что не добавило маме хорошего настроения. Наконец Найва отодвинула миску в сторону дальнего края стола, повернулась к маме и принялась канючить новую еду. Я тоже повернулся в сторону мамы и потому успел только краем зрения заметить, как под столом исчезают рыжие уши. Таська встал на задние лапы и одним махом слизал всё содержимое тарелки. У мамы запасов готовой еды больше не было. Ей было очень обидно, что она положила в кашу так много масла, и потому она нас просто выгнала.

— Тебе хорошо, ты есть почти не хочешь, можешь на одной корочке хлеба жить, а мне вот всегда есть хочется, — сказал я Найве. Как говорит мама, иногда её легче убить, чем накормить — в том смысле, что она почти ничего не ест и за столом только вертится и дразнится.

— Неправда, сегодня мне очень даже хочется есть, — надулась Найва.

Попив воды, мы разошлись по делам — Найва на своё занятие по танцам (летом они проводятся утром), а я — к папе в кузню. В кузнице дела тоже не заладились. Поначалу всё было хорошо. Папа работал молотом, а я держал и поворачивал заготовку для большого ножа. Потом я немного упустил клещи, и папа с размаха стукнул по острию ножа, только что с большим трудом выкованного. Папа так раздосадовался, что выгнал меня из кузни — не в качестве наказания, а просто чтобы не напоминал о досаде. Грустно ползя по коридорам родной пещеры, я набрёл аа такого же грустного Серого. Его тоже за что-то наказали, и сегодня он тоже остался без завтрака. Мы пошли дальше вместе.