Мэтью не понимал, что все это могло бы означать. У Линь обещала скоро выяснить, в чем дело. Подогнав легким галопом лошадь к армейскому наряду, которым командовал молодой офицер, она перебросилась с последним несколькими словами. Когда она подъезжала к Мэтью, лицо ее было мрачнее тучи.

— Сегодня вернувшийся император подписал указ, согласно которому всем жителям Пекина повелевается оставаться в своих домах. Выезд за пределы города отныне запрещен.

Мэтью был потрясен. Слова сами слетели с его уст — изможденность и усталость не позволили ему сдержаться:

— И он решил использовать вооруженные армейские части, чтобы обеспечить выполнение своего указа и не дать людям выехать из столицы?! Это же подлость! Я никогда не слышал, чтобы власти опускались до такой низости по отношению к безвинным людям.

У Линь трудно было что-то сказать в защиту императора. В подавленном состоянии они возвращались домой. Не успели они приступить к ожидавшему их ужину, как, шаркая туфлями, в комнату тихонько зашел человек в темном пыльном халате и шапке, усыпанной бриллиантами. Вид у императора Поднебесной был довольно жалкий. Он, без сомнения, терзался чувством вины из-за поспешного бегства в Нанкин. У Линь многозначительно взглянула на Мэтью, предупреждая его во что бы то ни стало удержаться от упоминания инцидента, свидетелями которого они стали.

Но Мэтью был слишком возмущен и слишком измотан, чтобы последовать предостережению. Простой ужин, состоявший из поджаренного риса со свининой и холодных яиц с грибами в имбире, был отставлен и позабыт. Мэтью помнил только о том, что ему не следовало бы видеть императора.

— Сегодня меня постигло тяжелое разочарование, равного которому мне не доводилось испытывать, — произнес он, обращаясь только к У Линь. — Мне стало известно, что император Поднебесной самолично приказал жителям Пекина оставаться в городе. Это жестокий и трусливый поступок. Ведь император не может не понимать, что мужья хотят спасти своих жен и детей, что многие семьи находятся в панике.

У У Линь перехватило дыхание. Она едва справилась с выдохом. Молодой доктор осмелился учинить разнос самому императору Поднебесной, да еще в таких неслыханных выражениях! Было известно немало случаев, когда таких смельчаков мигом отправляли на эшафот. К ее изумлению, из груди императора вырвался жалобный вздох:

— Пусть тот, кто считает, что сможет управлять народом Срединного Царства успешнее и мудрее императора, наденет на себя эту шапку, которая является главным символом его власти. Пусть он воссядет на трон его предков. Правда ли, что доктор из западной страны обнаружил средство лечения половины подданных императора, зараженных чумой Двуглавого Дракона?

— Да, это правда, — сказал Мэтью, не понимая связи между двумя темами.

— И все равно, — продолжал император Даогуан, — люди гибнут тысячами.

— К несчастью, это так.

Император встал, заложил за спину руки и встал неподвижно около окна, выходящего во двор его гигантского дворца.

— Что бы стал делать ученый лекарь, если бы оказался на месте императора? — мягким голосом спросил он. — Неужели бы он позволил жителям Пекина рассеяться по всем просторам и дальним уголкам Срединного Царства? Ведь никто еще не знает, как передается эта чума. Если горожан выпустить за пределы Пекина, чума охватит всю нашу землю. Тогда умрут миллионы, а не тысячи. Разве не благодетельное решение принял император, лишив жителей столицы свободного передвижения ради того, чтобы многие миллионы его подданных были избавлены от опасности заражения?

Мэтью недоумевал, как он раньше не сумел разглядеть столь очевидную цель императорского повеления.

— Я признаю свою ошибку, — сказал он У Линь. — Я не достоин носить шапку императора и сидеть на его высоком троне. Я знаю, как можно лечить людей, но ничего не знаю о том, как управлять миллионами. Наверное, непросто управлять такой огромной и пестрой страной, как Срединное Царство. То, что на первый взгляд кажется жестоким, оказывается в конце концов милосердным. Те, кому не удалось выбраться из города, уже никак не смогут помочь себе, но, оставшись здесь, они уберегут несметное число других жизней.

Явно обрадованный тем, что ему удалось убедить доктора в своей правоте, император уверенной походкой прошествовал к выходу.

У Линь с усилием перевела дыхание. Почувствовав ее волнение, Мэтью удивленно посмотрел на нее.

— Каждый день вы рискуете своим здоровьем и жизнью, чтобы сохранить жизнь другим людям. Однако вы никогда не были ближе к смерти, чем пару минут назад, когда осмелились критиковать императора.

Мэтью пожал плечами.

— Зато теперь я понимаю, в чем смысл запрета обитателям города выезжать за его пределы, — сказал он. — Я очень благодарен ему за эти объяснения и не понимаю, почему кого-то надо казнить.

Она до сих пор не в силах была отправиться после пережитого, а этот человек, похоже, так ничего и не понял!

— Вы так и не поняли ни Срединного Царства, ни нравов его народа. Вы просто счастливчик. Своим спасением вы обязаны расположению и дружбе императора, которую снискали.

— Я бы хотел оставаться счастливчиком и дальше, — ответил он. — Удача мне очень пригодится в сражении с чумой. Поэтому я не собираюсь теперь бодрствовать всю ночь из-за того, что задел лучшие чувства императора. Завтра еще полным-полно работы!

И весь следующий день они с У Линь бродили по городу, не оставляя надежд выиграть битву с недугом. Но битве этой не видно было конца. Час проходил за часом, день за днем, но число больных не уменьшалось.

Императорские лекари по просьбе Мэтью вели дневники, и эти записи со всей очевидностью подтверждали: около половины зараженных из тех, кого оборачивали в холодные простыни, оставалось в живых. Факт, который Мэтью по-прежнему не в силах был объяснить.

Незаметно молва о чудодейственном способе исцеления обошла весь город, и, когда в семье кто-то заболевал чумой, близкие немедля заворачивали его в холодные влажные тряпки. Вскоре уже весь Пекин знал, что тот, кого лечили таким странным способом, сохранял равные шансы на жизнь и на смерть. Тот же, кто через такое лечение не проходил, не имел никаких шансов.

Как-то раз до У Линь дошел любопытный слух, который она пересказала Мэтью. Суть дела была такова: чиновники, которые решили возвратиться в Пекин за своим императором, удостоились славы и почестей. Им пожизненно даровался пост, который они занимали. Тех же, кто счел за лучшее оставаться в Нанкине, постигла совсем иная участь — постов своих они лишались, и отныне и впредь им при всем желании не доведется побывать в столице.

После преподанного ему урока Мэтью не хотелось выносить самостоятельное суждение по государственному вопросу. По крайней мере, он готов был это сделать не раньше, чем удалось бы обсудить его с императором. Он осознал, какой премудрости требует управление необъятной страной. Как неискушенный человек, да еще и чужестранец, он не имел права судить, что было правильно, а что — ошибочно.

Ощущение своей необходимости людям заставляло Мэтью и У Линь — а вместе с ними императорских лекарей с помощниками-добровольцами — работать на износ. Они отправлялись домой только после того, как их руки и ноги уже переставали повиноваться им. Они выезжали из ворот Запретного города незадолго до рассвета и возвращались обратно часов через восемнадцать-двадцать. Сил, конечно, хватало лишь на то, чтобы наскоро перекусить и добраться до постели. Этому марафону, казалось, не будет конца. Мало-помалу, оказывая за день помощь десяткам пекинских бедняков, Мэтью начинал проникаться симпатией и уважением к этим стойким людям, которые и были солью этой земли. Сколько бед сыпалось на головы этих несчастных, а теперь к ним прибавилась зловещая, беспощадная болезнь, с такой легкостью отбиравшая у них жизни. Но и перед лицом самых жестоких испытаний они умудрялись сохранять жизнелюбие, а смерть встречали с такой выдержкой и смирением, которые Мэтью не часто встречал у своих соотечественников. Пока они могли, они поднимались и шли работать и все без исключения смотрели в будущее с надеждой. Людей, наделенных такими качествами, невозможно было вычеркнуть из памяти, и со многими из них Мэтью до конца дней связала дружба.