одно это обстоятельство придавало их делу серьезное значение. Но едва ли

несколько единиц из двух полков гвардейской пехоты и одного кавалерийского, безо всякой связи и единомыслия ни с другими товарищами, ни с нижними

чинами, представляли собой что-либо серьезное. Я и теперь помню, как сам

Федор Михайлович критически и с полным недоверием относился к подобного

рода рассуждению. Более же опытные и умные товарищи по полкам, например

капитан Московского полка М. Н. Ханыков, штабс-капитан конно-гренадерского

полка Власовский, Зволянский и др., просто смеялись над увлечением товарищей

и называли их сумасшедшими. Сам Федор Михайлович сходкам у Петрашевского

не придавал никакого значения. Он начал свое посещение их, а потом продолжал

единственно по тем причинам, которые я уже указал, то есть благодаря тому, что

его там слушали. Бывая постоянно у Петрашевского, он не стеснялся высказывать

многим из близких своих приятелей его неуважение к Петрашевскому {27}, причем обыкновенно называл его агитатором и интриганом; над широкою

шляпой Ханыкова и над его фигурой, завернутою всегда в альмавиву, и особенно

над его пистолетом с кремневым курком он постоянно смеялся. Все это я говорю

положительно и с уверенностию, так как все это я слышал от самого Федора

Михайловича. <...>

СРЕДИ ПЕТРАШЕВЦЕВ. КАТАСТРОФА. СИБИРЬ

А. П. МИЛЮКОВ

117

Александр Петрович Милюков (1817-1897) - писатель, педагог, историк

литературы, критик. Был прикосновенен к обществу петрашевцев, посещал

кружок Дурова, увлекался идеями фурьеризма, перевел на церковнославянский

язык главу из "Parole d'un croyant" ("Слово верующего") Ламенне. Известность

ему дала книга "Очерки по истории русской поэзии" (1848), в которой нашли

отражение литературные воззрения Белинского. В связи со вторым изданием этой

книги (1858) Н. А. Добролюбов написал одну из своих замечательных статей: "О

степени участия народности в развитии русской литературы". Вместе с В.

Костомаровым Милюков работал по изданию "Истории литературы древнего и

нового мира" (1862). В 1874 году вышли его "Жемчужины русской поэзии", через

год - "Отголоски на литературные и общественные явления". В 1890 году

появилась его книга "Литературные встречи и знакомства", из которой и взяты

печатаемые здесь воспоминания о Достоевском.

Близкое знакомство с Достоевским - Милюков охотно подчеркивает свои

дружеские с ним отношения - следует отнести к 1848 году, когда имя Милюкова, благодаря "Очеркам по истории русской поэзии", стало более или менее

известным. Он встречался у Дурова с Пальмом, Плещеевым, Филипповым и

Момбелли, жестоко пострадавшими вскоре за свои убеждения. Сам же Милюков

не был даже привлечен к суду.

По возвращении Достоевского из Сибири (в самом конце 1859 г.)

возобновились их прежние приятельские отношения и такими оставались почти

до самого отъезда писателя за границу (в апреле 1867 г.). Об этом

свидетельствуют тон и содержание писем Достоевского к Милюкову от 10

сентября 1860 года, 7 января 1863 года и особенно большого подробного письма

от десятых чисел июля 1866 года: о мытарствах в связи с романом "Преступление

и наказание", подвергшимся цензуре со стороны редакции "Русского вестника"

(см. Письма, I, 299, 313, 442-444). И все же было между ними не более как

близкое приятельство в смысле, пожалуй, только бытовом, без настоящей

духовной близости. Достоевский относился к Милюкову порою несколько даже

иронически: в "Воспоминаниях" А. Г. Достоевской приводятся слова Ф. М. об

одной газетной заметке: "по пошловатому тону рассказа дело не обошлось без А.

П. Милюкова" (Воспоминания Достоевской, стр. 78). В период заграничный

(1867-1871) Достоевский не написал Милюкову ни одного письма и несколько раз

отзывался о нем резко из-за плохого отношения Милюкова к дочерям. Например, 23 октября 1867 года он писал А. Г. Достоевской: "Про Милюкова я уже слышал

давно. Эки бедные дети и экий смешной человек! Смешной и дурной" (Письма, II, 53-54; см. также "Дневник" А. Г. Достоевской, М. 1923, стр. 107).

Все это нужно иметь в виду при оценке воспоминаний Милюкова с точки

зрения их достоверности. К ним следует относиться особенно критически там, где

речь идет об общественно-политических воззрениях Достоевского в период его

пребывания в обществе петрашевцев. Сознательно или бессознательно, Милюков

правду искажает еще и потому, что писал он свои воспоминания спустя сорок с

лишним лет после описываемой им эпохи, в памяти его за это долгое время

118

многое из далекого прошлого успело потускнеть и исказиться под воздействием

свирепой правительственной и общественной реакции 80-х годов прошлого века.

ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ

I

<...> Познакомился я с Ф. М. Достоевским зимою 1848 года. Это было

тяжелое время для тогдашней образованной молодежи. С первых дней парижской

февральской революции самые неожиданные события сменялись в Европе одни

другими. Небывалые реформы Пия IX {1} отозвались восстаниями в Милане, Венеции, Неаполе; взрыв свободных идей в Германии вызвал революции в

Берлине и Вене. Казалось, готовится какое-то общее перерождение всего

европейского мира. Гнилые основы старой реакции падали, и новая жизнь

зачиналась во всей Европе. Но в то же время в России господствовал тяжелый

застой {2}; наука и печать все более и более стеснялись, и придавленная

общественная жизнь ничем не проявляла своей деятельности. Из-за границы

проникала контрабандным путем масса либеральных сочинений, как ученых, так

и чисто литературных; во французских и немецких газетах, несмотря на их

кастрированье, беспрестанно проходили возбудительные статьи; а между тем у

нас, больше чем когда-нибудь, стеснялась научная и литературная деятельность, и

цензура заразилась самой острой книгобоязнью. Понятно, как все это действовало

раздражительно на молодых людей, которые, с одной стороны, из проникающих

из-за границы книг знакомились не только с либеральными идеями, но и с

самыми крайними программами социализма, а с другой - видели у нас

преследование всякой мало-мальски свободной мысли; читали жгучие речи, произносимые во французской палате, на франкфуртском съезде {3}, и в то же

время понимали, что легко можно пострадать за какое-нибудь недозволенное

сочинение, даже за неосторожное слово. Чуть не каждая заграничная почта

приносила известие о новых правах, даруемых, волей или неволей, народам, а

между тем в русском обществе ходили только слухи о новых ограничениях и

стеснениях. Кто помнит то время, тот знает, как все это отзывалось на умах

интеллигентной молодежи.

И вот в Петербурге начали мало-помалу образовываться небольшие

кружки близких по образу мыслей молодых людей, недавно покинувших высшие

учебные заведения, сначала с единственной целью сойтись в приятельском доме, поделиться новостями и слухами, обменяться идеями, поговорить свободно, не

опасаясь постороннего нескромного уха и языка. В таких приятельских кружках

завязывались новые знакомства, закреплялись дружеские связи. Чаще всего бывал

я на еженедельных вечерах у тогдашнего моего сослуживца, Иринарха Ивановича

Введенского, известного переводчика Диккенса. Обычными посетителями там

были В. В. Дерикер - литератор и впоследствии доктор-гомеопат, Н. Г.