перезнакомились с кружком петербургской интеллигентной молодежи того

времени, в среде которой я более других знал из пострадавших в истории

Петрашевского - Спешнева, двух Дебу, Дурова, Пальма, Кашкина и избегших их

участи - Д. В. Григоровича, А. М. Жемчужникова, двух Майковых. Е. И.

Ламанского, Беклемишева, двух Мордвиновых, Владимира Милютина, Панаева и

др. Все эти лица охотно посещали гостеприимного Петрашевского главным

образом потому, что он имел собственный дом и возможность устраивать

подобные очень интересные для нас вечера, хотя сам Петрашевский казался нам

134

крайне эксцентричным, если не сказать сумасбродным {2}. Как лицеист, он

числился на службе, занимая должность переводчика в министерстве

иностранных дел; единственная его обязанность состояла в том, что его посылали

в качестве переводчика при процессах иностранцев, а еще более при составлении

описей их выморочного имущества, особливо библиотек. Это последнее занятие

было крайне на руку Петрашевскому: он выбирал из этих библиотек все

запрещенные иностранные книги, заменяя их разрешенными, а из запрещенных

формировал свою библиотеку, которую дополнял покупкою различных книг и

предлагал к услугам всем своим знакомым, не исключая даже и членов

купеческой и мещанской управ и городской думы, в которой сам состоял

гласным. Будучи крайним либералом и радикалом того времени, атеистом,

республиканцем и социалистом, он представлял замечательный тип

прирожденного агитатора: ему нравились именно пропаганда и агитаторская

деятельность, которую он старался проявить во всех слоях общества. Он

проповедовал, хотя и очень несвязно и непоследовательно, какую-то смесь

антимонархических, даже революционных и социалистических идей не только в

кружках тогдашней интеллигентной молодежи, но и между сословными

избирателями городской думы. Стремился он для целей пропаганды сделаться

учителем и в военно-учебных заведениях, и на вопрос Ростовцева, которому он

представился, какие предметы он может преподавать, он представил ему список

одиннадцати предметов; когда же его Допустили к испытанию в одном из них, он

начал свою пробную лекцию словами: "На этот предмет можно смотреть с

двадцати точек зрения", и действительно изложил все двадцать, но в учителя

принят не был. В костюме своем он отличался крайней оригинальностью: не

говоря уже о строго преследовавшихся в то время длинных волосах, усах и

бороде, он ходил в какой-то альмавиве испанского покроя и цилиндре с четырьмя

углами, стараясь обратить на себя внимание публики, которую он привлекал

всячески, - например, пусканием фейерверков, произнесением речей, раздачею

книжек и т. п., а потом вступал с нею в конфиденциальные разговоры. Один раз

он пришел в Казанский собор переодетый в женское платье, стал между дамами и

притворился чинно молящимся, но его несколько разбойничья физиономия и

черная борода, которую он не особенно тщательно скрыл, обратили на него

внимание соседей, и когда наконец подошел к нему квартальный надзиратель со

словами: "Милостивая государыня, вы, кажется, переодетый мужчина", он

ответил ему: "Милостивый государь, а мне кажется, что вы переодетая женщина".

Квартальный смутился, а Петрашевский воспользовался этим, чтобы исчезнуть в

толпе, и уехал домой.

Весь наш приятельский кружок, конечно не принимавший самого

Петрашевского за сколько-нибудь серьезного и основательного человека,

посещал, однако же, его по пятницам и при этом видел каждый раз, что у него

появлялись все новые лица. В пятницу на страстной неделе он выставлял на столе, на котором обыкновенно была выставляема закуска, - кулич, пасху, красные яйца

и т. п. На пятничных вечерах, кроме оживленных разговоров, в которых в

особенности молодые писатели выливали свою душу, жалуясь на цензурные

притеснения, в то время страшно тяготевшие над литературою, производились

135

литературные чтения и устные рефераты по самым разнообразным научным и

литературным предметам, разумеется, с тем либеральным освещением, которое

недоступно было тогда печатному слову. Многие из нас ставили себе идеалом

освобождение крестьян из крепостной зависимости, но эти стремления оставались

еще в пределах несбыточных мечтаний и бы-, ли более серьезно обсуждаемы

только в тесном кружке, когда впоследствии до него дошла через одного из его

посетителей прочитанная в одном из частных собраний кружка и составлявшая в

то время государственную тайну записка сотрудника министра государственных

имуществ Киселева, А. П. Заблоцкого-Десятовского, по возбужденному

императором Николаем I вопросу об освобождении крестьян {3}.

Н. Я. Данилевский читал целый ряд рефератов о социализме и в

особенности о фурьеризме, которым он чрезвычайно увлекался, и развивал свои

идеи с необыкновенно увлекательной логикою. Достоевский читал отрывки из

своих повестей "Бедные люди" и "Неточка Незванова" и высказывался страстно

против злоупотреблений помещиками крепостным правом. Обсуждался вопрос о

борьбе с ненавистной всем цензурою, и Петрашевский предложил в виде

пробного камня один опыт, за выполнение которого принялись многие из его

кружка. Они предприняли издание под заглавием: "Словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык", и на каждое из таких слов писались

часто невозможные с точки зрения тогдашней цензуры статьи. Цензировали этот

лексикон, выходивший небольшими выпусками, разные цензора, а потому если

один цензор не пропускал статью, то она переносилась почти целиком под другое

слово и шла к другому цензору и таким образом протискивалась через цензуру, хотя бы и с некоторыми урезками; притом же Петрашевский, который сам держал

корректуру статей, посылаемых цензору, ухитрялся расставлять знаки препинания

так, что после получения рукописи, пропущенной цензором, он достигал, при

помощи перестановки этих знаков и изменения нескольких букв, совершенно

другого смысла фраз, уже пропущенных цензурою. Основателем и

первоначальным редактором лексикона был офицер, воспитатель одного из

военно-учебных заведений, Н. С. Кириллов, человек совершенно

благонамеренный с точки зрения цензурного управления и совершенно не

соображавший того, во что превратилось перешедшее в руки Петрашевского его

издание, посвященное великому князю Михаилу Павловичу {4}.

Петрашевскому было в то время двадцать семь лет. Почти ровесником ему

был Н. А. Спешнев {5}, очень выдающийся по своим способностям, впоследствии

приговоренный к смертной казни. Н. А. Спешнев отличался замечательной

мужественной красотою. С него прямо можно было рисовать этюд головы и

фигуры Спасителя. Замечательно образованный, культурный и начитанный, он

воспитывался в Лицее, принадлежал к очень зажиточной дворянской семье и был

сам крупным помещиком. Романтическое происшествие в его жизни заставило

его провести несколько лет во Франции в начале и середине сороковых годов.

<...>

Шестилетнее пребывание во Франции выработало из него типичного

либерала сороковых годов: освобождение крестьян и народное представительство

сделались его идеалами. Обладая прекрасным знанием европейских языков и

136

обширною эрудицией, он уже во время своего пребывания во Франции увлекался

не только произведениями Жорж Санд и Беранже, философскими учениями

Огюста Конта, но и социалистическими теориями Сен-Симона, Оуэна и Фурье; однако, сочувствуя им как гуманист, Спешнев считал их неосуществимыми

утопиями. Получив амнистию за свой беспаспортный побег за границу, он