"Преступление и наказание", а осенью, 4-го октября 1866 года, Федор

Михайлович познакомился с Анной Григорьевной Сниткиной, своею будущею

женою {68}.

В продолжение всего этого времени мы с ним не видались. У нас вышла

первая размолвка, о которой не стану рассказывать. Отчасти, но лишь в самой

ничтожной части, тут участвовали и те неудовольствия и затруднения, которые

бывают при падении общего дела. Приходится делить общее несчастие, и каждый

из участников, естественно, старается, чтобы его доля была как можно меньше.

Грустно вспоминать черты эгоизма, которые таким образом обнаруживаются. Но

повторяю, дела не имели при нашей размолвке никакого существенного значения.

Нечего и говорить, что Федор Михайлович был очень внимателен к своим

сотрудникам, так что все они сохранили к нему уважение и расположение. Но он

сам был в тисках и невольно раздражался. Эта тень неудовольствия, однако же, быстро прошла. Д. В. Аверкиев и я были свидетелями со стороны Федора

Михайловича на его свадьбе, и много других сошлись в церкви и у него на дому

после совершения таинства {69}. <...>

Ставши вдовцом, он иногда, несмотря на всю тяжесть своих

обстоятельств, действительно смотрел женихом - так, по крайней мере, замечали

зоркие в этом отношении женские глаза. Эта энергия и эти жизненные стремления

достигли своей цели. Новая женитьба скоро доставила ему в полной и даже

необычайной мере то семейное счастие, которого он так желал; тогда стала легче

и успешнее и жестокая борьба с нуждою и долгами, борьба, однако же, долго

тянувшаяся и кончившаяся победою разве лишь за два, за три года до смерти

неутомимого борца. <...>

209

Впечатление, произведенное романом "Преступление и наказание", было

необычайное. Только его и читали в этом 1866 году, только об нем и говорили

охотники до чтения, говорили, обыкновенно жалуясь на подавляющую силу

романа, на тяжелое впечатление, от которого люди с здоровыми нервами почти

заболевали, а люди с слабыми нервами принуждены были оставлять чтение. Но

всего поразительнее было случившееся при этом совпадение романа с

действительностию. В то самое время, когда вышла книжка "Русского вестника" с

описанием преступления Раскольникова, в газетах появилось известие о

совершенно подобном преступлении, происшедшем в Москве. Какой-то студент

убил и ограбил ростовщика и, по всем признакам, сделал это из нигилистического

убеждения, что дозволены все средства, чтобы исправить неразумное положение

дел. Убийство было совершено, если не ошибаюсь, дня за два или за три до

появления "Преступления и наказания" {70}. Не знаю, были ли поражены этим

читатели, но Федор Михайлович очень это заметил, часто говорил об этом и

гордился таким подвигом художественной проницательности. Припоминаю я

также, что покойный М. П. Покровский {71}, много лет спустя, рассказывал, как

сильно подействовал этот роман на молодых людей, бывших в ссылке в одном из

городов Европейской России. Нашелся даже юноша, который стал на сторону

Раскольникова и некоторое время носился с мыслью совершить нечто подобное

его преступлению, и лишь потом одумался. Так верно была схвачена автором эта

логика людей, оторвавшихся от основ и дерзко идущих против собственной

совести.

Успех был чрезвычайный, но не без сопротивления. В начале 1867 года я

поместил в "Отечественных записках" разбор "Преступления и наказания", разбор, писанный очень сдержанным и сухим тоном {72}. Эта статья памятна мне

в двух отношениях. Федор Михайлович, прочитавши ее, сказал мне очень лестное

слово: "Вы одни меня поняли". Но редакция была недовольна и прямо меня

упрекнула, что я расхвалил роман по-приятельски. Я же, напротив, был виноват

именно в том, что холодно и вяло говорил о таком поразительном литературном

явлении {73}. <...>

Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

В последних числах мая или в самом начале июня 1862 года, - как пишет

Чернышевский в мемуарной заметке "Мои свидания с Ф. М. Достоевским" (1888),

"через несколько дней после пожара, истребившего Толкучий рынок" (то есть

после 28-30 мая), - к нему пришел Достоевский с просьбой осудить организаторов

грандиозных петербургских пожаров, которых Чернышевский якобы "близко

знал".

Обстановка в Петербурге была тогда очень тревожной. Опустошительные

пожары, начавшиеся 16 мая и продолжавшиеся две недели, совпали с появлением

(18 мая) прокламации "Молодая Россия", призывавшей к беспощадному, решительному, до основания, разрушению социального и политического строя

210

России, истреблению господствующего класса ("императорской партии") и

царской фамилии. Распространились - не без участия реакционной и либеральной

печати - провокационные слухи о причастности к поджогам революционной

студенческой молодежи, названные Герценом "натравливанием обманутого

народа на студентов" (Герцен, XVI, 219).

Все эти события, очевидно, и были предметом беседы Достоевского и

Чернышевского, как о том свидетельствуют их воспоминания (хотя относительно

повода посещения они и расходятся: Достоевский называет таким поводом

появление прокламации "Молодая Россия" {"Дневник писателя" за 1873 год, глава "Нечто личное".}, Чернышевский - петербургские пожары).

В. Н. Шаганов передает слышанный им в ссылке от Чернышевского

рассказ о посещении его Достоевским, совпадающий, в общем, с позднейшей

мемуарной заметкой Чернышевского: "В мае 1862 года, в самое время

петербургских пожаров, рано поутру врывается в квартиру Чернышевского Ф.

Достоевский и прямо обращается к нему со следующими словами: "Николай

Гаврилович, ради самого господа, прикажите остановить пожары!.." Большого

труда тогда стоило, говорил Чернышевский, что-нибудь объяснить Ф.

Достоевскому. Он ничему верить не хотел и, кажется, с этим неверием, с этим

отчаянием в душе убежал обратно" (Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях

современников, т. 2, Саратов, 1959, стр. 121).

В своем показании Чернышевский, арестованный через месяц после

встречи с Достоевским, 7 июля (показание дано 1 июня 1863 года), говорит о

слухах, связывавших его имя с пожарами и поджигателями: "Мне известно, что, кроме обвинений, против" которых я могу теперь прямо оправдываться, потому

что они прямо выражены, существовало против меня множество других

подозрений. Например, были слухи <...>, что я даже был участником поджога

Толкучего рынка (в конце мая 1862)" (Н. Г. Чернышевский, Поли. собр. соч., т.

XIV, М. 1949, стр. 732). Если Достоевский просил Чернышевского "удержать"

поджигателей, он так или иначе поверил слухам, будто поджоги вдохновлены

"революционной партией" (хотя, разумеется, лично Чернышевский не мог быть

для него участником поджога Толкучего рынка).

Правда, в статье "Пожары", запрещенной цензурой, редакция "Времени"

(то есть Ф. М. или М. М. Достоевские), охарактеризовав "Молодую Россию" как

"возмутительную прокламацию", "возбудившую отвращение", все же

подчеркнула недоказанность слухов о том, "что люди, производящие поджоги, - в

связи с "Молодой Россией" (Б. П. Козьмин, Бр. Достоевские и прокламация

"Молодая Россия". - "Печать и революция", 1929, кн. 2-3, стр. 71).

Позиция Достоевского в дни пожаров, безусловно, отличалась от позиции