материал для следующего года. Да и вообще для мужа всегда было тягостно

самому предлагать свой труд. Но случилось одно обстоятельство, которое

счастливо разрешило беспокоивший нас вопрос.

В одно апрельское утро, часов в двенадцать, девушка подала мне

визитную карточку, на которой было напечатано: "Николай Алексеевич

Некрасов". Зная, что Федор Михайлович уже оделся и скоро выйдет, я велела

просить посетителя в гостиную, а карточку передала мужу. Минут через пять

Федор Михайлович, извинившись за промедление, пригласил гостя в свой

кабинет.

178

Меня страшно заинтересовал приход Некрасова" бывшего друга юности, а

затем литературного врага. Я помнила, что в "Современнике" Федора

Михайловича бранили еще в шестидесятых годах, когда издавались "Время" и

"Эпоха" {4}, да и за последние годы не раз прорывались в журнале

недоброжелательные выпады со стороны Михайловского, Скабичевского,

Елисеева и др. {5}. Я знала также, что, по возвращении из-за границы, Федор

Михайлович еще нигде не встречался с Некрасовым, так что посещение его

должно было иметь известное значение. Любопытство мое было так велико, что я

не выдержала и стала за дверью, которая вела из кабинета в столовую. К большой

моей радости, я услышала, что Некрасов приглашает мужа в сотрудники, просит

дать для "Отечественных записок" роман на следующий год и предлагает цену по

двести пятьдесят рублей с листа, тогда как Федор Михайлович до сих пор

получал по ста пятидесяти.

Некрасов, видя нашу очень скромную обстановку, вероятно, думал, что

Федор Михайлович будет чрезвычайно рад такому увеличению гонорара и тотчас

даст свое согласие. Но Федор Михайлович, поблагодарив за предложение, сказал:

- Я не могу дать вам, Николай Алексеевич, положительного ответа по

двум причинам: во-первых, я должен списаться с "Русским вестником" и

спросить, нуждаются ли они в моем произведении? Если у них на будущий год

материал имеется, то я свободен и могу обещать вам роман. Я давнишний

сотрудник "Русского вестника", Катков всегда с добрым вниманием относился к

моим просьбам, и будет неделикатно с моей стороны уйти от них, не предложив

им своего труда. Это может быть выяснено в одну-две недели. Считаю нужным

предупредить вас, Николай Алексеевич, что я всегда беру аванс под мою работу, и аванс в две-три тысячи.

Некрасов изъявил на это полное свое согласие.

- А второй вопрос, - продолжал Федор Михайлович, - это - как отнесется к

вашему предложению моя жена. Она дома, и я ее сейчас спрошу.

И муж пошел ко мне.

Тут произошел курьезный случай. Когда Федор Михайлович пришел ко

мне, я торопливо сказала ему:

- Ну, зачем спрашивать? Соглашайся, Федя, соглашайся немедленно.

- На что соглашаться? - с удивлением спросил муж.

- Ах, боже мой! Да на предложение Некрасова.

- А ты как знаешь о его предложении?

- Да я слышала весь разговор, я стояла за дверью.

- Так ты подслушивала? Ну, как тебе, Анечка, не стыдно? - горестно

воскликнул Федор Михайлович.

- Ничего не стыдно! Ведь ты не имеешь от меня тайн и все равно

непременно сказал бы мне. Ну, что за важность, что я подслушала, ведь не чужие

дела, а наши общие.

Федору Михайловичу оставалось только развести руками при такой моей

логике.

Федор Михайлович, вернувшись в кабинет, сказал:

179

- Я переговорил с женою, и она очень довольна, что мой роман появится в

"Отечественных записках".

Некрасов, по-видимому, был несколько обижен, что в таком деле

понадобилось мое согласие, и сказал:

- Вот уж никак не мог я предположить, что вы находитесь "под

башмачком" вашей супруги.

- Чему тут удивляться? - возразил Федор Михайлович, - мы с нею живем

очень дружно, я предоставил ей все мои дела и верю ее уму и деловитости. Как же

мне не спросить у нее совета в таком важном для нас обоих вопросе?

- Ну, да, конечно, я понимаю... - сказал Некрасов и перевел разговор на

другой предмет. Посидев еще минут двадцать, Некрасов ушел, дружелюбно

простившись с мужем и прося его уведомить, как только получит ответ от

"Русского вестника".

Чтобы скорее выяснить вопрос о романе, Федор Михайлович решил не

списываться с "Русским вестником", а самому съездить в Москву и поехал туда в

конце апреля. Катков, выслушав о предложении Некрасова, согласился назначить

ту же цену, но когда Федор Михайлович просил дать ему аванс в две тысячи, то

Катков сказал, что им только что затрачены большие деньги на приобретение

одного произведения (романа "Анна Каренина") и редакция затрудняется в

средствах. Таким образом, вопрос о романе был решен в пользу Некрасова. <...> Прожив май вместе с семьею в Старой Руссе, Федор Михайлович 4-го

июня уехал в Петербург, с тем чтобы, по совету проф. Д. И. Кошлакова, поехать

для лечения в Эмс. В Петербурге князь В. П. Мещерский и какой-то его

родственник стали убеждать мужа поехать не в Эмс, а в Соден. Такой же совет

дал мужу и всегда лечивший его доктор Я. Б. фон Бретцель. Эти настойчивые

советы настолько смутили Федора Михайловича, что он решил в Берлине

попросить совета у тамошней медицинской знаменитости проф. Фрёриха.

Приехав в Берлин, он и побывал у профессора. Тот продержал его две минуты и

только дотронулся стетоскопом до груди, а затем подал ему адрес эмского

доктора Гутентага, к которому и предложил обратиться. Федор Михайлович,

привыкший к внимательному осмотру русских врачей, остался очень недоволен

небрежностью немецкой знаменитости.

Федор Михайлович приехал в Берлин 9-го июня, и так как все банкирские

дома были заперты, то отправился в Королевский музеум смотреть Каульбаха, о

работах которого так много говорили и писали. Произведения художника Федору

Михайловичу не понравились: он нашел в них "одну холодную аллегорию"

{Письмо ко мне от 25/13 июня 1874 года. (Прим. А. Г. Достоевской.)} {6}. Но

другие картины музеума, особенно старинных мастеров, произвели на мужа

отличное впечатление, ион выражал сожаление о том, что в наш первый приезд в

Берлине мы не осмотрели вместе эти художественные сокровища. <...>

Дорогой из Берлина Федор Михайлович был в полном восхищении от

прелестных картин природы. Он писал мне: "Все, что представить можно

обольстительного, нежного, фантастического в пейзаже, самом очаровательном в

мире; холмы, горы, замки, города, как Марбург, Лимбург, с прелестными

башнями, в изумительном сочетании гор и долин - ничего еще я не видал в этом

180

роде, и так мы ехали до самого Эмса в жаркое, сияющее от солнца утро" {Письмо

ко мне от 25/13 июня 1874 года. (Прим. А. Г. Достоевской.)} {7}. С восторгом

описывает Федор Михайлович и красоты Эмса, который в дальнейшем

(вследствие тоски и одиночества) всегда производил на него угнетающее

впечатление.

Остановившись в гостинице, Федор Михайлович в день приезда пошел к

доктору Орту, к которому имел письмо от доктора Я. Б. фон Бретцеля. Орт очень

внимательно осмотрел мужа, нашел, что у него временный катар, но заявил, что

болезнь довольно важная, потому что чем больше она будет развиваться, тем

будет меньше способности дышать. Предписал пить воды и обещал после

четырехнедельного лечения верное выздоровление. <...>

Прошла какая-нибудь неделя, как Федор Михайлович уже затосковал по

семье, с которой ему до сих пор приходилось расставаться лишь на короткое

время, причем имелась всегда возможность к ней приехать в каком-нибудь

экстренном случае. Тоска Федора Михайловича увеличивалась и вследствие того, что письма мои отсылались несвоевременно и приходили значительно позже, чем