ром. Вековые ели клонят шатрами седые ветви; длинные
седые бороды мхов свисают до земли. Непролазные чащи
можжевельника, бересклета, волчьих ягод, папоротника,
местами земля покрыта ковром опавшей хвои, местами
заросли крупных и темнолистых, как нигде, ландышей.
«Тропинка вьется, вот-вот потеряется» 12. «Нет конца
лесным тропинкам».
Мы все любили Церковный лес, а мы с Блоком осо
бенно. Тут бывало подобие прогулки вдвоем. По узкой
тропинке нельзя идти г у р ь б о й , — вся наша компания рас
тягивалась. Мы «случайно» оказывались рядом. Помол
чать рядом в «сказочном лесу» несколько шагов — это
было самое красноречивое в наших встречах. Даже крас
норечивее, чем потом, по выходе из леса на луговины
соседней Александровки, переправа через Белоручей —
быстрый, студеный ручей, журчащий и посейчас по раз
ноцветным камушкам. Он не широк, его легко перепрыг
нуть, ступив один раз на какой-нибудь торчащий из воды
большой валун. Мы всегда это легко проделывали одни.
143
Но Блок опять-таки умудрялся устроиться так, чтобы без
невежливости протянуть для переправы руку только мне,
предоставляя Суму и братьям помогать другим барыш
ням. Это было торжество, было весело и задорно, но в
лесу понятно было большее.
В «сказочном лесу» были первые безмолвные встречи
с другим Блоком, который исчезал, как только снова на
чинал болтать, и которого я узнала лишь три года
спустя.
Первый и единственный за эти годы мой более сме
лый шаг навстречу Блоку был вечер представления «Гам
лета» 13. Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии,
в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых
цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос,
падающий ниже колен... Блок в черном берете, в колете,
со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока го
товили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как
на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял вы
ше, на самом помосте. Мы говорили о чем-то более лич
ном, чем всегда, а главное, жуткое — я не бежала, я
смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем
слова разговора. Этот, может быть, десятиминутный раз
говор и был нашим «романом» первых лет встречи, по
верх «актера», поверх вымуштрованной барышни, в стра
не черных плащей, шпаг и беретов, в стране безумной
Офелии, склоненной над потоком, где ей суждено погиб
нуть. Этот разговор и остался для меня реальной связью
с Блоком, когда мы встречались потом в городе уже со
всем в плане «барышни» и «студента». Когда, еще позд
нее, мы стали отдаляться, когда я стала опять от Блока
отчуждаться, считая унизительной свою влюбленность в
«холодного фата», я все же говорила себе: «Но ведь бы
ло же...»
Был вот этот разговор и возвращение после него до
мой. От «театра» — сенного сарая — до дома, вниз под
гору, сквозь совсем молодой березнячок, еле в рост чело
века. Августовская ночь черна в Московской губернии,
и «звезды были крупными необычно». Как-то так вышло,
что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с
Блоком вдвоем, в кутерьме после спектакля, и очутились
вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы
были еще в мире того разговора, и было не страшно, ко
гда прямо перед нами в широком небосводе медленно
144
прочертил путь большой, сияющий голубизной метеор.
«И вдруг звезда полночная упала...»
В о с п о м и н а н и е о « Г а м л е т е »
1 августа в Боблове
Посв. Л. Д. М.
Тоску и грусть, страданья, самый ад —
Все в красоту она преобразила.
Офелия
Я шел во тьме к заботам и веселью,
Вверху сверкал незримый мир духов.
За думой вслед лилися трель за трелью
Напевы звонкие пернатых соловьев.
«Зачем дитя Ты?» — мысли повторяли...
«Зачем дитя?» — мне вторил соловей...
Когда в безмолвной, мрачной, темной зале
Предстала тень Офелии моей.
И... бедный Гамлет... я был очарован,
Я ждал желанный сладостный ответ...
Ответ немел... и я, в душе взволнован,
Спросил: «Офелия, честна ты или нет!?!?..»
И вдруг звезда полночная упала,
И ум опять ужалила змея...
Я шел во тьме, и эхо повторяло:
«Зачем дитя Ты, дивная моя?!!?..» 14
Перед природой, перед ее жизнью и ее участием в
судьбах мы с Блоком, как оказалось потом, дышали од
ним дыханием. Эта голубая «звезда полночная» сказала
все, что не было сказано. Пускай «ответ н е м е л » , — «дитя
Офелия» и не умела бы сказать ничего о том, что про
сияло мгновенно и перед взором и в сердцах.
Даже руки наши не встретились, и смотрели мы пря
мо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать
лет.
<3>
В дневнике <Блока> 1918 года — запись событий
1898—1901 годов. Тут Саша все перепутал, почти все не
на своем месте и не на своей дате. Привожу в порядок,
вставляя его абзацы куда следует 15.
После Наугейма продолжалась гимназия. «С января
(1898) уже начались стихи в изрядном количестве.
В них — К. М. С<адовская>, мечты о страстях, дружба с
145
Кокой Гуном (уже остывавшая), легкая влюбленность в
m-me Левицкую — и болезнь. Весной... на выставке (ка
жется, передвижной) я встретился с Анной Ивановной
Менделеевой, которая пригласила меня бывать у них и
приехать к ним летом в Боблово, по соседству.
«В Шахматове началось со скуки и тоски, насколько
помню. Меня почти спровадили в Боблово. [«Белый ки
тель» начался лишь со следующего года, студенческо
го 16.] Меня занимали разговором в березовой роще
mademoiselle и Любовь Дмитриевна, которая сразу про
извела на меня сильное впечатление. Это было, кажется,
в начале июня.
«Я был франт, говорил изрядные пошлости. Приеха
ли «Менделеевы» 17. В Боблове жил Н. Э. Сум, вихрас
тый студент (к которому я ревновал). К осени жила
Марья Ивановна. Часто бывали Смирновы и жители Стре-
лицы 18.
«Мы разыграли в сарае... сцены из «Горя от ума» и
«Гамлета». Происходила декламация. Я сильно ломался,
но был уже страшно влюблен. Сириус и Вега 19.
«Кажется, этой осенью мы с тетей ездили в Трубицы-
но, где тетя Соня подарила мне золотой; 20 когда верну
лись, бабушка дошивала костюм Гамлета.
«Осенью я шил франтоватый сюртук [студенческий],
поступил на юридический факультет, ничего не понимал
в юриспруденции (завидовал какому-то болтуну — кн. Те-
нишеву), пробовал зачем-то читать Туна (?), какое-то
железнодорожное законодательство в Германии (?). Ви
делся с m-me С<адовской>, вероятно, стал бывать у Кача
ловых (Н. Н. и О. Л.).
«...по возращении в Петербург посещения Забалкан-
ского 21 стали сравнительно реже (чем Боблова). Любовь
Дмитриевна доучивалась у Шаффе 22, я увлекся декла
мацией и сценой (тут бывал у Качаловых) и играл в дра
матическом кружке, где были присяжный поверенный
Троицкий, Тюменев (переводчик «Кольца»), В. В. Пуш-
карева, а премьером — Берников, он же — известный
агент департамента полиции Ратаев, что мне сурово по
ставил однажды на вид мой либеральный однокурсник.
Режиссером был — Горский H. А., а суфлером — бедняга
Зайцев, с которым Ратаев обращался хамски.
«В декабре этого года я был с mademoiselle и Любовью
Дмитриевной на вечере, устроенном в честь Л. Толстого
в Петровском зале (на Конюшенной?).
146
«На одном из спектаклей в Зале Павловой, где я под
фамилией «Борский» (почему бы?) играл выходную роль
банкира в «Горнозаводчике» (во фраке Л. Ф. Кублицко-