сестры Боткины устраивали чтения на разные литератур
ные темы; одной из тем были, я помню, «Философические
письма» Чаадаева, кажется, еще не очень в то время цен
зурные, во всяком случае мало известные.
Лиля Боткина была со мной на Курсах. До того мы
дружили сначала по-детски, потом я стала бывать у них
гимназисткой на их б а л а х , — самые светские мои воспо
минания — эти их балы. Круг знакомых их был очень
обширен, было много военных, были очень светские люди.
Бывал молодой Сомов, который пел старинные итальян¬
ские арии. Бывал В. В. Максимов — еще правовед Са-
мусь. Много музыкантов, художники. И мать, и все три
дочери были очень похожи и очаровательны общим им
семейным шармом. Очень высокие и крупные, с русской
красотой, мягкой, приветливой, ласковой манерой прини
мать и общим им всем певучим говором, они создавали
атмосферу такого радушия, так умели казаться заинтере
сованными собеседниками, что всегда были окружены
многочисленными друзьями и поклонниками.
Зная о моей дружбе с Блоком, Екатерина Никитична
просила меня передать ему приглашение сначала на бал,
куда он не пошел, потом — на чтения, где он бывал не
сколько раз.
Привожу письмо, ярко рисующее нашу внешнюю от
даленность при такой уже внутренней близости, которая
была в ту зиму.
29 ноября. M-me Боткина опять поручила мне, Алек
сандр Александрович, передать Вам ее приглашение;
только теперь уже не на бал, а на их чтения, о которых
я Вам говорила. Екатерина Никитична просит Вас быть у
них уже сегодня часов в восемь. Надеюсь, на этот раз ис
полню ее поручение лучше, чем в прошлый. Л. Менделеева.
И ответ:
Многоуважаемая Любовь Дмитриевна. Благодарю Вас
очень за Ваше сообщение, непременно буду сегодня у
Боткиных, если только не спутаю адреса. Глубоко пре
данный Вам Ал. Блок. 29. XI. 1901. СПб.
160
Вот каков был внешний обиход!
От Боткиных провожал меня домой на извозчике Блок,
Это было не совсем строго корректно, но курсистке все
же было можно. Помню, какими крохами я тешила свои
женские претензии. Был страшный мороз. Мы ехали на
санях. Я была в теплой меховой ротонде. Блок, как по
лагалось, придерживал меня правой рукой за талию.
Я знала, что студенческие шинели холодные, и попросту
попросила его взять и спрятать руку. «Я боюсь, что она
з а м е р з н е т » . — «Она психологически не замерзнет». Этот
ответ, более «земной», так был отраден, что врезался на
всегда в память.
И тем не менее, в январе (29-го) я с Блоком порвала.
У меня сохранилось письмо, которое я приготовила и но
сила с собой, чтобы передать при первой встрече на ули
це, но передать не решилась, так как все же это была
бы я, которая сказала бы первые ясные слова, и моя
сдержанность и гордость удержали меня в последнюю ми
нуту. Я просто встретила его с холодным и отчужденным
лицом, когда он подошел ко мне на Невском, недалеко от
собора, и небрежно, явно показывая, что это предлог,
сказала, что боюсь, что нас видели на улице вместе, и
что мне это неудобно. Ледяным тоном: «Прощайте!» —
и ушла. А письмо было приготовлено вот какое:
«Не осуждайте меня слишком строго за это письмо...
Поверьте, все, что я пишу, сущая правда, а вынудил ме
ня написать его страх стать хоть на минуту в неискрен
ние отношения с Вами, чего я вообще не выношу и что
с Вами мне было бы особенно тяжело. Мне очень трудно
и грустно объяснять Вам все это, не осуждайте же и мой
неуклюжий слог.
Я не могу больше оставаться с Вами в тех же дру
жеских отношениях. До сих пор я была в них совершен
но искренна, даю Вам слово. Теперь, чтобы их поддер
живать, я должна была бы начать притворяться. Мне
вдруг совершенно неожиданно и безо всякого повода ни
с Вашей, ни с моей стороны стало ясно — до чего мы
чужды друг другу, до чего Вы меня не понимаете. Ведь
Вы смотрите на меня, как на какую-то отвлеченную
идею; Вы навоображали обо мне всяких хороших вещей
и за этой фантастической фикцией, которая жила только
в Вашем воображении, Вы меня, живого человека с жи
вой душой, и не заметили, проглядели...
6 А. Блок в восп. совр., т. 1 161
Вы, кажется, даже любили — свою фантазию, свой
философский идеал, а я все ждала, когда же Вы увидите
меня, когда поймете, чего мне нужно, чем я готова отве
чать Вам от всей души... Но Вы продолжали фантазиро
вать и философствовать... Ведь я даже намекала Вам:
«надо осуществлять»... Вы отвечали фразой, которая от
лично характеризует Ваше отношение ко мне: «Мысль
изреченная есть ложь» 38. Да, все было только мысль,
фантазия, а не чувство хотя бы только дружбы. Я долго,
искренно ждала хоть немного чувства от Вас, но, нако
нец, после нашего последнего разговора, возвратясь до
мой, я почувствовала, что в моей душе что-то вдруг на
век оборвалось, умерло; почувствовала, что Ваше отноше
ние ко мне теперь только возмущает все мое существо.
Я живой человек и хочу им быть, хотя бы со всеми не
достатками; когда же на меня смотрят, как на какую-то
отвлеченность, хотя бы и идеальнейшую, мне это невы
носимо, оскорбительно, чуждо... Да, я вижу теперь, на
сколько мы с Вами чужды друг другу, вижу, что я Вам
никогда не прощу то, что Вы со мной делали все это
в р е м я , — ведь Вы от жизни тянули меня на какие-то вы
соты, где мне холодно, страшно и... скучно.
Простите мне, если я пишу слишком резко и чем-
нибудь обижу Вас; но ведь лучше все покончить разом,
не обманывать и не притворяться. Что Вы не будете
слишком жалеть о прекращении нашей «дружбы», что
ли, я уверена; у Вас всегда найдется утешение и в ссыл
ке на судьбу, и в поэзии, и в науке... А у меня на душе
еще невольная грусть, как после разочарования, но, на
деюсь, и я сумею все поскорей забыть, так забыть, чтобы
не осталось ни обиды, ни сожаления...»
Прекрасная Дама взбунтовалась! Ну, дорогой чита
тель, если вы ее осуждаете, я скажу вам наверно: вам
не двадцать лет, вы все испытали в жизни и даже уже
потрепаны ею или никогда не чувствовали, как запевает
торжественный гимн природе ваша расцветающая моло
дость. А какой я была в то время, я вам уже расска
зала.
Но письмо передано не было, никакого объяснения
тоже не было, nach wie vor *, так что «знакомство» бла-
* Ни прежде, ни потом ( нем. ) .
162
гополучно продолжалось в его «официальной» части, и
Блок бывал у нас по-прежнему.
Впоследствии Блок мне отдал три наброска письма,
которые и он хотел мне передать после «разрыва» и так
же не решился это сделать, оттягивая объяснение, необ
ходимость которого чувствовалась и им. Вот эти наброски.
<I>
29 января 1902
Спб.
То, что произошло сегодня, должно переменить и пе
ременило многое из того, что недвижно дожидалось слу
чая три с половиной года. Всякая теория перешла
непосредственно в практику, к несчастью, для меня —
трагическую. Я должен (мистически и по велению своего
Ангела) просить Вас выслушать мое письменное показа
ние за то, что я посягнул или преждевременно, или пря
мо вне времени на божество некоторого своего Сверхбы
тия; а потому и понес заслуженную кару в простой
жизни, простейшим разрешением которой будет смерть
по одному Вашему слову или движению. Давно отошло
всякое негодующее неповиновение. Теперь передо мной