Из этих воспоминаний мы почти ничего не узнаем о том, чем
в действительности жил и мучился Блок в решающие для него
годы. Очевидно, он просто не считал нужным делиться своими
мыслями и переживаниями в кругу милых молодых женщин, с
которыми на время свела его судьба.
Сам Блок знал цену этому своему окружению. Про
В. П. Веригину он записывает: «Хорошая, милая, но актриса и
болтушка» (VII, 139). Во всяком случае, нельзя не согласиться
с Г. И. Чулковым, который с полным основанием заметил, что
«Блок не был таким невинным, милым шутником, каким его
видела В. П. Веригина» 1.
Большую ошибку сделает тот, кто поверит в такого Блока.
Для того чтобы уберечь себя от подобной ошибки, достаточно про
читать воспоминания другой женщины — серьезные, полные глу
бокого исторического смысла воспоминания Е. Ю. Кузьминой-
Караваевой (Матери Марии).
Есть, однако, в мемуарной литературе о Блоке и некая об
щая черта, проступающая в отдельных случаях то более, то
менее резко. Это — заданность образа Блока, связанная с особым,
«биографическим» прочтением его лирики. На такое прочтение
наталкивали и содержание и тон этой исповедальной лирики.
Лирическое «я» играет в стихах Блока громадную роль, пре
вращает их в откровенный и искренний «дневник одной жизни».
В центре этого «дневника» стоит литературная личность автора
(лирического героя); она служит как бы стержнем, вокруг кото
рого формируются и группируются лирические темы. За каждым
звеном «дневника» угадывается не просто какой-то безликий ли
рик, но именно Александр Блок — поэт с именем и фамилией,
со своей личностью, биографией, судьбой и даже обликом («Влюб
ленность расцвела в кудрях и в ранней грусти глаз...» и т. п.).
Тем самым подсказывалось подчас слишком прямолинейное
истолкование блоковской лирики: на поэта переносились не толь
ко портретные черты лирического героя (в данном случае они, в
самом деле, в значительной мере совпадали), но и та сложная
метаморфоза, которую герой претерпевал в ходе развития своих
лирических сюжетов.
Сперва это серафический «отрок», молитвенно зажигающий
свечи перед алтарем Прекрасной Дамы. Далее — грешный «пото
мок северного скальда», «завсегдатай ночных ресторанов», «пад-
1 «Ученые записки Тартуского гос. университета». Труды по
русской и славянской филологии, IV, с. 305.
19
ший ангел», спаленный цыганскими страстями. Наконец, в более
поздних стихах — трагический «стареющий юноша», «угрюмый
скиталец», «печальный, нищий», «жесткий» человек, рассказываю
щий о своей нелегкой жизни, которая обернулась одновременно
и «восторгом», и «бурей», и «адом»...
Эти лирические обличья проступают то более, то менее отчет
ливо во многих мемуарных рассказах о реальном Александре
Александровиче Блоке — в зависимости от того, каким предпочи
тал видеть его тот или иной мемуарист, то есть, в конечном сче
те, от вкусов и пристрастий самого мемуариста.
Подкупающая искренность блоковской лирики, ее обнажен
ная исповедальность бесспорно способствовали тому, что и сам
Блок, его личность и личная жизнь стали восприниматься как
бы сквозь призму его стихов. И нередко становились предметом
бестактного обсуждения в литературной и окололитературной сре
де. Можно было бы привести факты, свидетельствующие о том,
что иные события личной жизни Блока, перетолкованные в духе
и стиле его стихов, благодаря нескромности падких на сенсацию
людей (числившихся среди литературных «друзей» поэта), в весь
ма прозрачном изображении выносились даже на страницы печати.
Так еще при жизни поэта стала постепенно возникать, вылеп
ляться, оформляться маска Блока. Зачастую она заслоняет его
настоящее, человеческое лицо и в мемуарной литературе, и
в посвященных ему стихах, и в его иконографии. В частности,
иной раз в форме непомерных преувеличений мелькает тема:
Блок во хмелю.
Блок был на удивление прост (как все истинно большие
люди), неслыханно любезен и приветлив с кем бы то ни было.
В нем не было решительно ничего от позы, рисовки, притворства,
жажды успеха и вообще от какой-либо суеты. У себя в Шахма
тове он любил ходить в рубахе с косым воротом и в русских са
погах, отлично орудовал топором и косой, пилой и рубанком.
Любил приговаривать, что работа везде одна — что печку сло
жить, что стихи написать.
А изображают его сплошь и рядом то архангелом, то демо
ном в обличьи декадентского денди с надменным, холодным ли
цом и опустошенным взглядом, в неизменном сюртуке с бантом...
Роковые женщины «с безумными очами», удалые лихачи, кабац
кая стойка, черная роза в бокале вина и тому подобное — вот
непременные аксессуары вульгарного, штампованного изображе
ния Блока, ставшего общедоступным достоянием литературного
ширпотреба.
Есть в разноречивой мемуарной литературе о Блоке, сочи
нявшейся с разных позиций и с разными побуждениями, еще
20
одна фальшивая тенденция — представить поэта отрешенным от
реальной жизни сновидцем, который, мол, ни в какой обществен
ности ничего не понимал и, ринувшись в публицистику и кри¬
тику, опрометчиво взялся не за свое дело.
Иногда такого рода утверждения шли от прямого желания
развенчать и унизить Блока, подорвать его репутацию и автори¬
тет революционного поэта. Именно так обстояло дело, например,
в тенденциозных воспоминаниях Зинаиды Гиппиус, проникнутых
лютой ненавистью к Октябрьской революции и крайним ожесто¬
чением против Блока — автора «Двенадцати».
Воспоминания так и названы: «Мой лунный друг». И Блок
изображен здесь человеком ко всему равнодушным, одержимым
визионером, лунатиком, который, дескать, мало чего соображая,
всегда ходил где-то «около жизни» и принятие которым револю
ции нельзя обсуждать всерьез, поскольку оно было лишь безум
ной выходкой «безответственного мистика».
С Зинаидой Гиппиус все ясно. Но вот даже В. Зоргенфрей,
свидетель добросовестный и Блока чуть ли не обожествляющий,
изображает поэта в решающем для него 1907 году в таком свете,
будто он подходил к «событиям» настороженно, как к чему-то
чуть ли не «враждебному его целям».
Какое глубокое непонимание! Словно не было и в помине
ни тогдашних стихов Блока, ни его пышущих гневом и страстью
статей о современном положении России и русской литературы.
И дело тут, конечно, не в сознательном искажении личности и
деяния Блока, но в изначально сложившемся представлении о
поэте как о парящем где-то над тревогами жизни вдохновенном
мечтателе и мистике, устремленном душой к «иным мирам».
Так из подмены лица маской, из недопонимания судьбы по
эта исподволь складывалась, закреплялась и до сих пор живет
легенда о Блоке.
Тенденция представить Блока «крайним мистиком» обнару
живается и в замечательных по-своему мемуарах Андрея Белого.
О них разговор особый. Это самое существенное из того, что
современники рассказали о Блоке. Но, пожалуй, и самое спор
ное.
Воспоминания Андрея Белого выделяются из общего ряда,
во-первых, потому, что автор их большой писатель, мастер сво¬
его дела. Собственно литературные достоинства этой книги (осо
бенно в расширенной, наиболее полной ее редакции) — велики
и очевидны. Наблюдательность Белого, меткость его характери
стик, изощренные приемы реалистического в основе своей гро
теска, которыми оп пользуется с такой преизбыточной щед
р о с т ь ю , — во всем этом продемонстрировано тонкое словесное ис-
21