кусство. Сколько блеска и яда у Белого и в изображении

салонной литературно-религиозной «общественности», и в велико­

лепных портретах самих «общественников» и множества предста­

вителей тогдашней интеллигентской, в частности символистской,

элиты, и в комически обыгранных мельчайших деталях наруж­

ности или костюма, как правило, беспощадно зарисованного им

персонажа.

Но совершенно уникальны воспоминания Андрея Белого как

широкое документально-художественное повествование, вводящее

в историю и самую атмосферу русского символизма, хотя карти­

ну, с таким размахом созданную писателем, и нельзя счесть

объективной. В существе своем это произведение полемическое:

Белый поставил задачей не только восстановить задним числом

свой духовный мир, но и обосновать и защитить свое понима­

ние символизма.

Андрей Белый был большим писателем, даже с проблесками

гениальности, что единодушно отмечали все, кому приходилось

с ним сталкиваться. Но вместе с тем трудно назвать другого

столь же хаотического, неупорядоченного писателя, беспрерывно

менявшего свои вехи и судорожно переписывавшего заново свои

сочинения.

Совершенно необычна и творческая история его воспомина­

ний о Блоке.

Обратившись к ним сразу же после смерти Блока, А. Белый

быстро написал очерк, охватывающий время с 1898 по 1905 год

(с очень беглым и невнятным «пробегом» по годам последую­

щим), и опубликовал его в 1922 году в «Записках мечтателей».

(Этот текст и воспроизведен в нашем сборнике.) Но даже не

дождавшись публикации, он немедленно начал писать вос­

поминания по новой, сильно расширенной программе, — так воз­

ник текст, напечатанный в 1922—1923 годах в четырех номерах

берлинского журнала «Эпопея». (Собственно, этот текст и следо­

вало поместить в нашем сборнике, если бы не его весьма солид­

ный объем; остается надеяться, что когда-нибудь эта обширная

книга увидит свет в научно подготовленном и комментированном

издании.) В дальнейшем разросшиеся воспоминания были еще

раз переработаны в фундаментальное сочинение «Блок и его

время» (вариант заглавия: «Начало века»), оставшееся не издан¬

ным. Наконец, уже в первой половине тридцатых годов Белый

заново вернулся к Блоку во втором и третьем томах своей ме­

муарной трилогии («Начало века» и «Омут»).

За десять лет, прошедших со времени появления «Воспоми­

наний об Александре Александровиче Блоке» в «Записках меч¬

тателей», для Андрея Белого утекло много воды. Последняя пе-

22

реработка мемуаров привела не только к дальнейшему расши­

рению рамы повествования, но и к переосмыслению и переакцен­

тировке сказанного прежде.

Разительнее всего изменились в изображении Белого именно

Блок и история их отношений. В первой редакции о Блоке го­

ворится в тоне восторженно-апологетическом, в окончательной —

в тоне памфлетно-очернительном. Сам Белый объяснял это так:

в 1921—1922 годах он был «охвачен романтикой поминовения» —

и потому «образ серого Блока непроизвольно вычищен», а теперь

он «старается исправить промах романтики первого опыта» и.

хочет «вспоминать в сторону реализма». Охота пуще неволи:

«Может быть, и тут я не попал в ц е л ь » , — оговаривался Белый 1.

Да, именно: не попал в цель. Обе столь далеко расходя­

щиеся версии далеки от истины.

В первом случае Белый надел на Блока маску мистика-

максималиста и творил идиллическую легенду о полном духов­

ном единении их обоих, хотя впоследствии сам признался, что

понимал Блока, «может быть, два-три года, не более; да и то

оказалось, что ничего-то не понял» 2.

Во втором же случае Белый не только «переосмыслил» об­

раз Блока, последовательно дискредитируя его во всех отноше­

ниях (вплоть до наружности), но и грубо извратил самую суть

своего с ним расхождения.

Конечно, не нужно думать, будто Белый просто плодил за­

ведомую неправду. Нет, он по-разному видел свое прошлое:

в 1921 году так, а в 1932-м — этак, и каждый раз пытался уве­

рить себя в собственной правоте. Такая неустойчивость в мне­

ниях и взглядах была ему свойственна в высшей степени.

Позднейшая мемуарная трилогия Андрея Белого — одновре­

менно памфлет и реабилитация. Белый писал ее, искренне ощу­

тив себя деятелем новой, социалистической культуры (хотя до

самого конца так и не мог ни понять, ни принять марксизма,

ни начисто отказаться от антропософии и прочих филиаций

«духовного знания»).

Отсюда — учиненные им пересмотр и переоценка как сим­

волизма в целом, так и своей прошлой деятельности в каче­

стве лидера и теоретика символизма. Он предпринял безнадеж­

ную и, по сути дела, одиозную попытку «оправдать» символизм,

истолковать его, вопреки действительному положению вещей,

1 А н д р е й Б е л ы й . Начало века. М., 1933, с. 335; А н д р е й

Б е л ы й . Между двух революций. Л., 1934, с. 5—6.

2 А н д р е й Б е л ы й . На рубеже двух столетий. М., 1930,

с. 381.

23

как антибуржуазное, бунтарское, чуть ли не революционное

движение молодого интеллигентского поколения 1890-х годов,

а себя самого представить главным и наиболее последовательным

выразителем этого бунтарского начала в символизме.

(Нужно заметить дополнительно, что в дневниках, записных

книжках и письмах зрелого Блока, опубликованных в 1927—

1932 годах, Белый обнаружил многое, что в корне разрушало

легенду о «Блоке и Белом» как сиамских близнецах русского

символизма. В последнее пятилетие жизни в доверительных пись­

мах к друзьям Белый отзывался о Блоке в таком тоне, который

позволяет говорить о чувстве ненависти.)

Коротко говоря, вернувшись заново к воспоминаниям о Бло­

ке, Андрей Белый все переставил с ног на голову: свою раз­

нузданную полемику и оскорбительный разрыв с Блоком он

изобразил как борьбу «бунтаря» с «темным мистиком».

В разное время Андрей Белый очень много написал о Бло­

ке (кроме воспоминаний). Если собрать все написанное, полу­

чится монументальный том, включающий высказывания и оцен­

ки самого разного свойства, — от безудержных похвал до грубей­

шей брани. Такая книга послужила бы незаменимым материалом

к еще не написанной истории русского символизма.

Но все, что Белый писал о Блоке, проникнуто одной яв­

ной тенденцией — борьбой за Блока.

И в ту пору, когда Белый, после «Балаганчика» и «Нечаян­

ной Радости», ожесточенно обличал Блока в отступничестве, из­

мене, кощунстве, он, по сути дела, боролся за возвращение его

в лоно соловьевства, несмотря на многократные и внятные разъ­

яснения Блока, что он идет «своим путем».

И впоследствии, когда они внешним образом изжили свою

ссору, Белый опять (столь же безуспешно) пытался привлечь

Блока к активному участию в деле «возрождения» симво­

лизма (в издательстве «Мусагет» и в журнале «Труды и

дни»).

А после смерти Блока — объявил его не больше не меньше

как «бессознательным носителем антропософской проблемы» и в

январе 1922 года даже выступил в Берлине с докладом «Блок

как антропософ». Это было, конечно, тоже формой борьбы за

Блока — автора уже не только «Балаганчика», но и «Двенадцати».

В условиях времени борьба эта приобретала отчетливый идейно-

политический смысл.

Десять лет спустя круто изменились оценочные выводы.

Белый превратился в «бунтаря», оказывается, «трезвившего» тем­

ного Блока своей полемикой с ним, а Блок как был, так и

24