В описываемое время он любил заходить к нам, в ре­

дакцию «Слова», и долго беседовал с нашими сотрудни­

ками на различные литературные темы. В последнем от­

ношении он составлял яркий контраст с Д. С. Мережков-

190

ским, который в своем стремительном полевении, захо­

дя в «Слово», держался в редакции, по выражению

П. П. Перцова, как в зачумленном месте.

Внешне — настроение Блока было тогда спокойное

и ровное. Но, кажется, то была маска, под которою

скрывались смятенные переживания. Не легко дались

ему события 1905—1906 года. Кроме того, не ладились

и личные университетские дела.

Хороший специалист по истории русской литературы,

Блок имел право рассчитывать на оставление при уни­

верситете. Что он мог быть весьма полезным науке,

о том свидетельствуют его статьи и заметки о Пушкине,

редактированный им сборник стихотворений Аполлона

Григорьева и много других подобных этим работ. Слабее

были его познания в области русской народной поэзии,

хотя и здесь ему принадлежат интересные и оригиналь­

ные мысли.

Однако все эти достоинства Блока, наметившиеся еще

на студенческой скамье, разбились об упрямый консер­

ватизм тогдашнего профессора истории русской литера­

туры И. А. Шляпкина. Он решительно воспротивился

оставлению при своей кафедре «декадента», и Блок был

потерян для русской университетской науки навсегда 9.

Кажется, я уже отмечал, что воспоминания мои о

Блоке носят отрывочный характер. Происходит это от

двух причин: во-первых, потому что встречи с покойным

поэтом носили случайный характер, во-вторых же, оттого,

что здесь я останавливаюсь лишь на тех из них, кото­

рые почему-либо особенно ярко запечатлелись в памяти.

Одно из таких свиданий произошло весною 1907 года

на скромном, интимном вечере у поэта Ал. Ал. Кондра­

тьева.

В его маленькой, тесной квартирке на Галерной ули­

це собралось человек десять молодых поэтов. Исключе­

ние среди них составляли прямо к поэзии не причастные —

пушкинист Н. О. Лернер да я. Кроме гостеприимного

и милого хозяина, присутствовали Блок, Потемкин, Аус-

лендер, Зоргенфрей, Кузмин, Юр. Юркун и некоторые

другие.

Вечер начался чтением одной из пьес Фр. Ведекинда

в переводе Потемкина. Если не ошибаюсь, то было на­

шумевшее впоследствии «Пробуждение весны» 10. Затем

191

обменивались впечатлениями по поводу прослушанного

произведения, против которого с прямолинейной рез­

костью ополчился Лернер.

Я следил во все время чтения за выражением лица

Блока. Насколько мне было дано понимать внутренний

мир поэта, казалось, что ведекиндовская драма не про­

буждала отзывных струн его души.

Но маска бесстрастной холодности скрывала настрое­

ние Блока. И только парадоксально-остроумные критиче­

ские приемы Лернера заставили его несколько раз

улыбнуться, и огонь живого удовольствия заискрился в

глубине его задумчивых глаз.

Стало шумно и весело. Перешли в столовую, и

на столе появилось воспетое Блоком в его «Незнакомке»

красное вино.

Приступили к Блоку с просьбою прочесть стихи. Он

не отказывался и, словно угадывая общее желание, на­

чал: «По вечерам, над ресторанами...»

Нужно было слышать, сколько проникновенности бы­

ло в блоковском чтении «Незнакомки». Его голос звучал

глухо, что сообщало его декламации особенно таинствен­

ный, сокровенный смысл. Он не смотрел на н а с , — каза­

лось, он нас и не видел, весь уйдя в себя. Это чтение

был повторный процесс творчества, и когда прозвучали

последние слова стихотворения — глаза Блока были пол­

ны слез.

Наступило глубокое молчание. Чувствовалось, что

для выявления общего настроения слишком бедны и бес­

сильны обычные слова...

В тот вечер я с особенным интересом и вниманием

наблюдал за взаимоотношениями Блока и его собратьев

по перу. В них была трогательная любовность и вместе

с тем сознание глубокого превосходства Блока над всеми

ними. И поэт хорошо понимал эти чувствования по от­

ношению к нему: он отвечал ласковым вниманием, но

без малейшего оттенка покровительственной снисходи­

тельности. Сколько раз ни случалось мне потом встре­

чаться с Блоком, он никогда не стремился разыгрывать

роль maitre'a даже при общении с самыми юными лите­

ратурными дебютантами.

В описываемый вечер таковые оказались и в нашей

среде. По настоянию Блока, «волнуясь и спеша», прочи­

тали и они кое-что из своих произведений. И ко всем

Блок отнесся с ласковой благожелательностью, а од-

192

ному молодому политическому поэту, описывавшему

смертную казнь в крепости, дружески посоветовал от­

бросить риторическое заключение, и от этой безболезнен­

ной операции стихотворение, к великому восторгу автора,

значительно выиграло в своей выразительности.

Брезжило раннее утро, когда мы с Лернером вышли

на пустынную Галерную под впечатлением кондратьев­

ского вечера.

— Какой чудесный поэт — Б л о к , — задумчиво сказал

Лернер...

— Но вам, как пушкинисту, не могло не броситься в

глаза его чисто пушкинское отношение к младшим со­

братьям по п е р у , — добавил я. — Такая же щедрость оцен­

ки и увлечение чужими произведениями...

— Да, да... Но этим он совершает бессознательный

грех и провоцирует на литературные бестактности «тол­

стокожих». Как не совестно было одному из них после

такой глубокой вещи, как «Незнакомка», читать свою

безвкусную, звукоподражательную «Железную дорогу»!

К тому же еще...

Но Лернер сразу осекся. Стуча по панели кожаными

калошами, нас нагонял как раз «толстокожий» автор

«железнодорожного» стихотворения 11.

Ранняя осень 1909 года. Мы сидим у моего близкого

родственника И. Ф. Анненского на балконе его царско­

сельской дачи, в одной из уединенных улиц тихой

Софии.

Я пользуюсь всякой свободной минутой, чтобы пови­

дать ласкового Иннокентия Федоровича. Но не всегда

это удается... В последние два-три года его «открыли» —

и в Царское Село началось настоящее паломничество.

Кого только тут не было: от маститых профессоров

классической филологии до мелких газетных сотрудни­

ков включительно... Литературная слава, которая так

долго не давалась Анненскому, теперь озаряла его ярки­

ми прощальными лучами, подобными лучам этого осен­

него заходящего солнца.

Сижу в углу дивана, слушаю оживленную беседу

Анненского с Блоком и не предчувствую, что через три

месяца, всего через три коротких месяца, жилищем вдох­

новенного Иннокентия Федоровича станет поэтическое

царскосельское кладбище.

7 А. Блок в восп. совр., т. 1 193

В эти минуты внимание мое приковано к Блоку — и

он открывается мне с новой стороны.

Здесь, в присутствии яркой индивидуальности и мощ­

ной, неизбытой творческой силы Анненского, Блок не

стушевывается, остается по-прежнему самим собою.

Он внимателен к творческим замыслам своего собесед­

ника, с интересом расспрашивает о его лекциях по

античной литературе, читаемых на Высших женских

курсах 12, но какой-то ледок замкнутости окружает его.

Что это? Боязнь чужого влияния или стремление сохра­

нить чувство собственного литературного достоинства пе­

ред восходящим литературным светилом?

Кажется, ни то, ни другое, а третье: «самость», глу­

бокая духовная законченность, но исполненная в эту

минуту особенно четкой, мертвенной холодности, высту­

пающей на ярком фоне другого, столь отличного, внутрен­

него мира.

Почувствовал это, видимо, и сам Анненский. Прово­