зия Владимира Соловьева — ее последние, лучистые оза
рения. Это казалось прямо каким-то чудом: только два
года перед тем замолчала муза мыслителя-ясновидца, и
вот вдруг ее звуки переходят на новую л и р у , — кто-то
пришел как прямой и законный наследник отозванного
певца; он уже все знает и ведает, и ведет дальше
оборвавшуюся песнь, как заранее знакомое слово о том
же самом.
Я и теперь считаю «Стихи о Прекрасной Даме» са
мым чудесным из чудес Блока и его дебют — самым уди
вительным началом...
С той поры я почувствовал ту особую нить, которая
протянулась между мною и автором этих стихов, и он
стал для меня особым, « з н а ю щ и м » , — тем, с кем внут
ренне не расстанешься. И теперь, перечитывая его пись
ма ко мне, я нахожу в них и «с той стороны» ощуще
ние той же нити...
Скоро он пришел к нам и в редакцию — высокий, стат
ный юноша с вьющимися белокурыми волосами, с круп
ными, твердыми чертами лица и с каким-то странным
налетом старообразности на все-таки красивом лице.
Было в нем что-то отдаленно байроническое, хотя он ни
сколько не рисовался. Скорее это было какое-то неясное
и невольное сходство. Светлые, выпуклые глаза смотре
ли уверенно и мудро... Синий студенческий воротник
подчеркивал эту вневременную мудрость и странно огра
ничивал ее преждевременные права. Блок держался как
« н а ч и н а ю щ и й » , — он был застенчив перед Мережковским,
иногда огорчался его небрежностью, пасовал перед таким
авторитетом. З. Н. Гиппиус была для него гораздо бли
же, и юношеская робость таяла в ее сотовариществе, —
он скоро стал носить ей свои стихи и литературно бесе
довать. Влияние Мережковских надолго сказалось на
Блоке: еще в самом конце девятисотых годов он вы
ступал не раз в религиозно-философских кружках с до
кладами на темы и в духе этого влияния; к счастью, его
поэзия осталась, кажется, совсем свободной от него.
На редакционных собраниях «Нового пути» Блок
появлялся довольно аккуратно, хотя отсутствие сверст
н и к о в , — по крайней мере, первое в р е м я , — замыкало его
198
в некоторую изолированность. Но журнал был для него
«своим» — и не мог не быть ему близок 6.
В эти первые месяцы знакомства — в недели подгото
вительных для начала журнала работ — я получил от
Блока первое письмо. Оно сразу и прямо сказало мне
то, о чем молчал (и должен был молчать) он при сви
даниях. В этом письме ощутительно протянулась та
«нить», и желание «сказать» превозмогло мудрость хра
нения:
Многоуважаемый Петр Петрович.
Спасибо Вам. Ваше письмо придало мне бодрости ду
ха 7. Главное же, что мне особенно и несказанно доро
г о , — это то, что я воочию вижу нового Ее служителя;
и не так уже жутко стоять у алтаря, в преддверии гря
дущего откровения, когда впереди стоите Вы и Владимир
Соловьев. Я могу только сказать (или даже вскрикнуть)
чужими, великими, бесконечно дорогими мне словами:
Давно уж ждал друзей я этих песен...
О, как мой день сегодняшний чудесен! 8
Глубоко преданный Вам
Ал. Блок.
5 ноября 1902 г.
СПБ.
Петербургская сторона, Гренадерские казармы, кв. № 13.
Цитата из Фета, замыкающая письмо, указывает
поэтические корни Блока. Фет был для него действитель
но всегда дорогим именем, и он досадовал на ту забыв
чивость, с которой русский читатель уже успел отойти
от этого имени после несколько холодного «признания»
в эпоху восстановления прав поэзии в 80—90-е годы.
Но не лежит ли часть вины здесь и на самом Фете: не
был ли в чем-то холоден и сам учитель, не договари
вавший того, о чем договорил ученик?
2
В «Новом пути» после первого, дебютного номера.
(январь 1903 года) было решено применять систему пе
чатания стихов по авторам: то есть в каждой книжке
199
помещать одного какого-либо поэта в ряде пьес, напе
чатанных вместе, взамен традиционной системы — рас
сыпать разнохарактерные «вещицы» различных авторов
по всей книжке журнала, «на затычку». Нехитрая
реформа, но тогда и это было новшеством. Так, февраль¬
ская книжка была отдана Сологубу, а март предназна
чался для З. Н. Гиппиус. Но она сама пожелала усту
пить этот месяц Блоку; март казался самым естествен
ным, даже необходимым месяцем для его дебюта: март —
месяц Благовещенья. Со стороны молодого журнала была
некоторая отвага в таком решении: выдвигать уже в
третьей книжке дебютанта, о котором заранее можно было
сказать, что «широкая публика» (публика 1903 года!) не
примет его как своего певца. В «портфеле» редакции, то
есть в ящиках письменного стола, лежали стихи Мин
ского, Мережковского и такого общеприемлемого для всех
времен (хотя прекрасного) поэта, как Фофанов. Но хо
телось «пустить» Блока — и именно в марте... «Букет»
его стихов составился легко и был подобран самим авто
ром 9. <...>
«Новый путь», как журнал религиозно-светский, был
подчинен целым двум цензурам — светской и духовной,
в которую направлялись корректуры религиозного или
«похожего» на то (по мнению светского цензора) содер
жания. Большие буквы стихов Блока подчеркнуто гово
рили о некоей Прекрасной Даме — о чем-то, о к о м - т о , —
как понять о ком?
Белая Ты, в глубинах не смутима,
В жизни — строга и гневна.
Тайно тревожна и тайно любима,
Дева, Заря, Купина.
Непостижного света
Задрожали струи.
Верю в Солнце Завета.
Вижу очи Твои.
От таких стихов не только наш старомодный и угрю
мо подозрительный «черносотенец» Савенков (светский
цензор журнала, очень к нему придиравшийся) мог
впасть в раздумье... Стихи с большими буквами могли
легко угодить в духовную цензуру, и хотя она в общем
была мягче светской, но в данном случае и она могла
смутиться: менестрелей Прекрасной Дамы не знают рус
ские требники. И без того, отправляя стихи в цензуру,
мы трепетали вероятного — минутами казалось: неизбеж-
200
ного — запрещения. Большие буквы... ах, эти большие
буквы! — именно они-то и выдавали, как казалось, ав
тора с головой. «Не пропустят»... И тут вдруг кому-то в
редакции мелькнула гениальная мысль: по цензурным
правилам, нельзя менять текста после «пропуска» и подпи
си цензора, но ничего не сказано о чисто корректур
ных, почти орфографических поправках, как, например,
перемена маленьких букв на большие. Итак — почему
бы не послать стихи Блока в цензуру в наборе, где не
будет ни одной большой буквы, а по возвращении из
чистилища, когда разрешительная подпись будет уже на
своем месте, почему бы не восстановить все большие
буквы на тех местах, где им полагается быть по ру
кописи? Так и было сделано — и, вероятно, эта уловка
спасла дебют Блока: цензор вернул стихи без единой по
марки и не заикнулся о духовной цензуре, хотя при
встрече выразил мне недоумение: «Странные стихи...»
Но ведь странными должны были они показаться далеко
не одному благонамеренному старцу Савенкову.
Мартовская книжка — лучшая книжка журнала за
оба года его существования (в ней, между прочим, жур
нальный дебют А. М. Ремизова) — вышла из двойных
кавдинских ущелий цензуры только в самом конце ме
сяца. В «Новом пути» помещались цинкографические
снимки, подбором которых имелось в виду натолкнуть