«Да будет воля Т в о я » , — так слышим мы поступь судьбы,
независимо от того, несется ли к нам радость или горе.
«Блок», восемнадцатилетнее личное знакомство с ним
есть важный час моей жизни, есть одна из важных ва
риаций тем моей судьбы, есть нечаянная большая ра
дость, и, как всякая большая радость, она не радость,
а что-то, для чего у нас нет на языке слов, но что вклю
чает в себе много горечи.
Все это прозвучало мне издали в первую встречу и
в первый миг в передней. Отсюда впечатление грусти
и тяжести, отсюда отражение этой тяжести как разоча
рования: нет, тут не отделаешься, тут испытуется душа,
тут или все, или ничего. Помнится, как ни интересовался
240
я Л. Д., по в это первое наше свидание она промелькну
ла где-то вдали: А. А. занимал все мое внимание.
Светский «визит» продолжался недолго. Супруги Блок
с тою же непроизвольной «визитностью» распростились.
Мы решили встретиться в тот же день у С. М. Соловье
ва. Мне запомнились морозный солнечный январь, взвол
нованность, грусть. Не знаю, почему захотелось поделить
ся впечатлением от встречи с Блоком с очень мне близ
ким А. С. Петровским, поклонником его поэзии; я зашел
к нему, мы с ним куда-то пошли; помню Никитский
бульвар и мое неумение выразить смутное и значитель
ное впечатление от встречи с А. А., смутное до того, что
мне стало даже смешно. Я вдруг рассмеялся и развел
руками: «Да знаете — вот уж неожиданным оказался
Блок». И, в стиле наших тогдашних шалостей определять
знакомых и даже незнакомых (прохожих, например)
первой попавшейся ассоциацией, совершенно далекой и
парадоксальной, всегда карикатурной, всегда гротеск
(таков был наш «стиль»), я прибавил: «А знаете, на
что похож Блок? Он похож на морковь». Что я этой не
лепицей хотел сказать, не знаю. Может быть, продолго
ватое лицо А. А., показавшееся мне очень розовым, креп
ким и лучезарным, вызвало это шутливое сравнение:
«На морковь или... на Гауптмана». А. С. весело рассме
ялся. Мы продолжали шутить и каламбурить. Так я на
рочно расшутил то важное и ответственное, что я почув
ствовал в А. А. Помнится, с Никитского я прошел на
Поварскую, в квартиру, где жил С. М. Соловьев (тогда гим
назист восьмого класса), и застал супругов Блок у него.
Нам всем сразу полегчало — стало проще, теплее, сердеч
нее. От того ли, что в квартире С. M. не было никого
из «взрослых», т. е. людей другого поколения, и созда
вался веселый, непринужденный приятельский тон бесед,
от того ли, что С. М. был родственником Блоку, его
знавшим давно, и одновременно моим большим другом,
оттого ли, что стиль наших интересов ориентирован был
вокруг Влад. Соловьева, созданный нами троими так,
что мы образовали естественно какой-то треугольник
с «оком», вспыхивающим между нами, с единственной,
неповторимой темой Влад. Соловьева, с нашей темой
о Ней, о Прекрасной Даме (Конкретной Теократии, в
жаргоне С. М., «Жены, облеченной в Солнце» — в жар
гоне моем). Да, вероятно, С. М., вызвавший к жизни
наши отношения с А. А., был необходимым цементом,
241
спаявшим наши внешние отношения друг с другом.
Кроме того, экспансивный, веселый темперамент С. М.,
всегда переходившего от серьезного тона к детской без
заботной шутке, под которой чувствовалось недетское
молчание, облегчал нашу беседу. Где стоят два человека
друг перед другом, внутренне близкие и извне далекие,
там всегда чувствуется стесненность, что-то сходное со
стыдом. Где появляется третий, одновременно знающий
и по-внешнему этих обоих, там появляется нить обще
ственности, братства, т. е. естественности, непринужден
ности, доверчивости. Мы боимся «замаскированных», но
нам с ними весело, когда мы знаем, что под масками
наши друзья.
Отсюда естественно, что в наших первых свиданиях
с А. А. С. М. нас связывал и, будучи младшим, несколь
ко доминировал, создавал тон и стиль наших бесед втро
ем, как бы деспотически правил кораблем нашего обще
ния. Он был рулевым корабля, на который мы сели а
который, казалось, должен был нас вывезти в новый
свет, т. е. в соловьевскую «Будущность теократии», отно
сительно которой у юного С. М. было настолько готовое
и ясное представление в то время, что он мог вообразить
себе будущее устройство Р о с с и и , — ряд общин, соответ
ствовавших бывшим княжествам с внутренними совета
ми посвященных в Тайны Ее, которой земное отражение
(или женский Папа) являлось бы центральной фигурой
этого теократического устройства. Но для этого нужно
было свергнуть самодержавие, т. е. революция была не
обходима, как переход к царству свободы, к Ней,
к Заре 52. Перед революцией С. М. не останавливался
и в шутливой форме высказывал предположение о том,
что, кто знает, может быть и нам предстоит сыграть в
этом деле немаловажную роль *.
Помнится мне, что в эту вторую встречу у С. М. я
разглядел пристальнее А. А.: он чувствовал себя проще,
уютнее, и проступало в нем то лукаво-детское, несколько
юмористическое выражение, с которым он делал свои
краткие замечания и подавал реплики, отчеканивая слова
резким, медленным, несколько металлическим голосом.
Юмор А. А. был чисто английский: он выговаривал с
* Но он это высказывал несколько позднее, в начале револю
ционного движения, во время которого он ощутил себя внутрен
ним эсером. ( Примеч. А. Белого. )
242
совершенно серьезным лицом нечто, что вызывало шут
ливые ассоциации, и не улыбался, устремив свои боль
шие бледно-голубые глаза перед собой. А между тем не
уловимый жест его отношения к словам и тембр голоса
подмывал на смех. Из нас троих — я шутить не умел.
Мой стиль был стилем лирических излияний, но слушать
шутки других было для меня наслаждением. С. М. Со
ловьев шутил по-«соловьевски», то есть в стиле шутли
вых стихов Влад. Соловьева. Это был шарж, гротеск, не
вероятность, вызывающая пресловутое «ха-ха-ха» —
грохочущий хохот Влад. Соловьева. А. А. не был шутни
ком, а тонким юмористом. Он сравнивал, не характери
зовал, а отмечал черточки в человеке. Было что-то дик
кенсовское в этих отметках. Так, однажды впоследствии
определил он в двух словах все наше сходство и раз
ность: «А знаешь, Боря, ты мот, а я кутила». Этим он
хотел сказать, что я легко истрачивался словами, исходил
словами, проматывал в них свое душевное содержа
ние. А он кутила — т. е. он способен был отдать самую
свою жизнь неожиданно налетевшему моменту стихий
ности. Этим он отметил свой максимализм и мой мини
мализм. Недаром мама мне раз сказала: «А должно быть,
А. А. большой шутник — когда он говорит, мне всегда
хочется смеяться». Он говорил серьезно, жестом, движе
нием папиросы, плечами, легко склоненной головой от
мечая юмор. Помнится, поразило меня и чисто грамма
тическое построение его фраз: они были коротки, эпи-
грамматичны, тая темный смысл под слишком четким и
ясным построением. Между прочим, поразило меня, что
А. А. употреблял в речи «чтобы» и там, где его можно
было бы пропустить. Например, все говорят — «иду ку
пить», а А. А. говорил: «иду, чтобы купить себе»...
А. А. в разговоре не очень двигался, он больше сидел
в кресле, не развалясь, а сохраняя свою естественную
статность и выправку, не двигая руками и ногами, изред
ка склоняя или откидывая свою кудрявую голову, мед