ленно крутя папиросу или отряхивая пепел, изредка

меняя положение ног. (С. М. Соловьев и я — мы много

жестикулировали). Иногда лишь, взволнованный раз­

говором, он вставал, переминаясь как-то по-детски, или

тихим, мерным шагом пройдясь по комнате чуть-чуть

с перевальцем, открывая на собеседника свои большие

глаза, как голубые фонари, и, глядя на него с доверчи­

вой детскостью, делал какое-нибудь дружеское призна-

243

ние или открывал портсигар и молча предлагал папи­

росу. Все его движения были проникнуты врожденной

вежливостью и уважением к собеседнику: если тот гово­

рил перед ним стоя, то А. А. непроизвольно вставал с

кресла и слушал его стоя же, наклонив голову набок

или уставившись глазами себе в носки, терпеливо ожи­

дая, пока собеседник не догадается и не сядет. Этой веж­

ливостью он естественно умерял порывы московских

«аргонавтов», очень пылких, подчас размахивающих ру­

ками и забывающих кстати и не кстати о пространстве

и времени. Поэтому некоторым он мог показаться холод­

н ы м , — он, который весь был внутренний мятеж.

У С. М. Соловьева, при втором нашем свидании, и

мне было уютно и весело с А. А. и Л. Д. Что-то прос­

тое и приятельское водворилось между нами: мы гово­

рили о «Весах», первый номер которых должен был

выйти со дня на день, об инциденте между «Грифом» и

«Скорпионом», о З. Н. Гиппиус, с которой я дружил в

ту эпоху, к которой А. А. относился с сдержанной

и благожелательной объективностью, т. е. двойственно,

в конце концов сочувственно, но с чуть-чуть добродуш­

ной улыбкой, признавая ее необыкновенность, даже лич­

ную (отнюдь не писательскую) гениальность. Л. Д. и

С. М. относились к З. Н. Гиппиус — первая отрицатель­

но, второй — резко отрицательно.

И у нас возник спор, где я был? На стороне А. А.,

или, вернее, он был на моей стороне.

Л. Д. говорила мало: в нашей триаде, в узоре наших

взаимных отношений она была гармонизирующим фоном.

Она аккомпанировала понимающим молчанием нашим

словам и подводила как бы итог всему тому, что проис­

ходило между нами. Она была как бы носительницей

того целого, что объединяло дружбою нас троих в эти

далекие, незабвенные годы. Когда кто-то из нас, в этом

первом свидании вчетвером, спросил ее о каком-то важ­

ном вопросе, она замахала руками и с шутливым добро­

душием рассмеялась: «Я говорить не умею, я слушаю...»

Но это слушание ее всегда было активным. В сущности,

она держалась как «старшая», немного сестра, немного

инспектриса, умеющая, где нужно, взять нас в ежовые

рукавицы.

Впоследствии А. А. написал стихотворение, в котором

описываются друзья, возвращающиеся с прогулки, в ко­

тором строгая сестра каждому говорит: «будь весел»

244

(«Скажет каждому: «Будь весел») 53. Помню ее в крас­

ном домашнем капоте, сидящую у морозного окна, за

которым розовели закатные снега: она действительно

выглядела доброй и чуткой сестрой нашего дружеского

молодого коллектива, как бы самой судьбой складываю­

щейся духовной коммуны. Весь этот стиль наших взаим­

ных отношений сразу определился в первый вечер у

С. М. По-моему, мы расстались просто и дружески. Впе­

чатление «стесненности» между мной и А. А. рассеялось

(оно возникало опять и опять, когда мы оставались

вдвоем с А. А., до самого 1905 года).

Остановились Блоки в пустующей квартире Марко-

нет, в доме В. Ф. Марконета, учителя истории Первой

гимназии, свойственника С. М. Соловьева, милейшего

староколенного человека, не понимающего «новых вея­

ний», смеющегося над декадентами и иронизирующего

над моей поэзией, при личных прекрасных отношениях.

А. А. Блока неожиданно он каким-то нутряным чутьем

понял вплоть до любви к его стихам. Я думаю, что пре­

бывание А. А. в его доме (он часто навещал Блоков в

их квартире) необыкновенно расположило его добрую

душу к А. А. вплоть до приятия его поэзии. Помню, не­

сколько лет спустя, он с восторгом вспоминал о време­

ни, когда Блоки гостили в его доме, и всегда спрашивал:

«Что Блоки? Как? Ах, какая прекрасная, гармони­

ческая пара!» Об А. А., помню, он рассказывал мне с

необыкновенной теплотою: «А вот Саша Блок (он назы­

вал А. А. Сашей) — это поэт. Что?» — поднимал он на

меня свои безбровые брови. («Что» прибавлял он почти

к каждому слову.) «Что? Поэт до мозга костей: стоит

с ним провести несколько дней, как сейчас же

узнаешь — это вот поэт. Что?.. Бывало, выйдем мы на

улицу, а он уж голову кверху поднимает и в один миг

отметит, какое небо, какая заря, какие оттенки на ту­

чах, какие тени — весенние ли или зимние... Что?.. Все,

все заметит: ни одна мелочь на улице не ускользнет:

все запомнит... Не надо его и читать... Сразу видно, что

действительный, настоящий поэт... Что?.. Только поэты

могут так понимать природу... Что?» Пребывание А. А.

в марконетовском доме видимо оставило неизгладимый

след в чуткой душе В. Ф. Всякая встреча наша с ним

на протяжении десяти лет (очень часто на улице) начи­

налась одними и теми же стереотипными фразами:

«А, как вы? Что Сережа? Какую дикость написал Брю-

245

сов... Ну — как Б л о к и ? » , — и лицо его все прояснялось,

и начинался разговор о том, какая они пара и какой

«Саша» поэт: «Что?» И мы прощались до следующей

встречи, до, слово в слово, повторявшегося диалога.

А. А. того времени внушал какую-то особую нежность

людям старого поколения. В то время как «отцы» скеп­

тически пожимали плечами при имени А. А., почтенные

древние старушки из стародворянских семейств, сохра­

нившие остаток энциклопедического воспитания, чуть

ли не с первых десятилетий истекшего века (это по­

коление уже вымерло), часто с особою нежностью отно­

сились к А. А. Может быть, они воспринимали его

сквозь призму для них еще близкого Жуковского, свя­

занного с их молодостью. Так, например, к А. А. относи­

лась покойная С. Г. Карелина, дочь известного русского

путешественника, общего прадеда С. М. Соловьева и

А. А. со стороны их матерей. «Видела Блоков... Была

у них в Шахматове... Ах, какая пара!.. Что им делается!

Здоровы, молоды: цветут... Саша написал прекрасные

с т и х и » , — бывало, рассказывает она, приезжая из Шах­

матова в Дедово, где мы с С. М. Соловьевым проживали

вместе лето 1905—1906 годов.

Помнится, в 1905 году я встретился с почтенным,

образованным старообрядцем, миллионером и собирателем

икон, который объявил мне, что в России есть единствен­

ный гениальный поэт — Александр Блок *. Его пленяла

особая религиозная атмосфера его стихов того периода.

А. А., отойдя от этого своего периода очень далеко,

не далее как во второй половине 1920 года сделал одно­

му дружественному к нему лицу необыкновенно важное

признание: он признался, что «Стихи о Прекрасной

Даме» не принадлежат лично ему, что он считает мно­

гое в этих стихах открывшимся ему непосредственно и

что он лишь проводник какой-то духовной интуиции, по­

том ему закрытой, что он не понимает, как многие могут

понимать его стихи, что истинное ядро их не может

быть понятно 54. (Думаю, вряд ли оно было до конца

понято и А. А., как и нам, его комментаторам...) При­

знание это характерно для А. А. эпохи «Двенадцати».

* Тогда вышла лишь книга его «Стихов о Прекрасной Даме».

При ближайшем разговоре выяснилось, что старообрядец ценил

поэзию Блока с сектантски-религиозной точки зрения (он был