тель — оставленный по истории при Герье, примкнувший

с одного бока к нам; П. И. Астров — увлекающийся про­

поведью священника Петрова в девятьсот четвертом году,

в то время судебный следователь и будущий мировой

судья, затаскивающий порой на наши шумные юные за­

седания из городской думы своего брата Н. И. Астрова

(будущего деникинского министра), который приходил,

как он выражался, погреться в умственных разговорах

после практической деятельности; В. П. Поливанов —

поэт, шекспирист, недурно играющий, не то ницшеанец,

не то байронист; В. В. Владимиров — художник, овеян­

ный веяниями «русского стиля» и музыкой Римского-

Корсакова; М. И. Сизов — не то поэт, не то аскет, сту­

дент-естественник, занимающийся физиологией и почита­

тель буддистского трактата; Н. И. Петровская — мету­

щаяся туда и сюда; Г. А. Рачинский — советник губерн­

ского правления и бывший член редакционного комитета

журнала «Вопросы философии и психологии»; Н. П. Ки­

селев — бездна начитанности, знаток поэзии трубадуров

и средневековья, трактатов по оккультизму, впоследствии

почтенный музеевед, мечтающий о каталоге всех катало­

гов. Что было общего в нас? Мозаика профессий, устрем­

лений, вкусов, однако, как-то уживалась вместе, но —

в искре, в мгновении, в «неуловимом», чтобы тотчас же

угаснуть, заваленной шумными разговорами. Нет, скорее,

* по преимуществу ( фр. ) .

10*

259

«аргонавтическое общение» было проходным двором,

станцией, где мы зажигались общением, чтобы безвоз­

вратно разойтись в будущем.

Действительно, как прошлое наше было различно, так

различно оказалось и будущее: ныне Эллис — католик,

чуть ли не иезуит, С. М. Соловьев — священник, побы­

вавший в православии и в католичестве, А. С. Петров­

ский, Сизов и я — антропософы, Э. К. Метнер — где-то

профессорствует в Цюрихе, Эртель — ставший одно время

чуть ли не оккультным учителем, ныне канул в Лету

забвения. Эта разность прошлого и разность будущего

мучительно чувствовались в девятьсот четвертом году,

как назревающий диссонанс, разрывающий наши «арго-

навтические» чаяния. И в этих диссонансах разрывался

я, как Дионис, сошедший в этот хаос, чтобы извлечь из

него музыкальный звук «мистерии», пытаясь подслушать

в хоре противоречивых мнений совершенно новую про­

блему общественности, новую коммуну.

А. А. был глубоко чужд конкретностям моей тогдашней

московской деятельности: быть сплотителем и организа­

тором «аргонавтической» волны символизма. Он видел:

все тут трещит по швам; он — понимал, что я это слышу

и страдаю. С нежностью входил он во все мои москов­

ские устремления, не для них самих, а ради меня, кото­

рого уже к концу этого месяца он полюбил и почувство­

вал братом. Он видел мой разрыв между христианством

и ницшеанством и понимал меня насквозь ради меня.

Именно в ту пору в моей душе бывали горькие взрывы.

Однажды он ответил мне на письмо и стихотворение,

написанное вскоре после его пребывания в Москве, сти­

хами:

Так, я знал, и ты задул яркий факел, изнывая в дымной

мгле...

Молчаливому от муки шею крепко обниму...

Неразлучно будем оба клятву Вечности нести;

Поздно встретимся у гроба на серебряном пути...

И тогда в гремящей сфере небывалого огня

Светлый меч нам вскроет двери ослепительного дня.

Помнится мне характерный вечер в книгоиздательстве

«Гриф», где особенно мучительно переживалась нестрои-

ца тогдашних московских собраний. Были: А. А., я, Эл­

лис, Батюшков, Эртель, молодые «грифские» поэты, ка-

260

кие-то барышни в стиле «нуво». Произошел явный «ба­

лаганчик» от искусственности одних, смехотворного

пафоса других, грубости и нечуткости третьих. Молодые

декаденты желали подладиться к «мистикам», А. Блоку

и А. Белому, теософы желали показать, что и они «де­

каденты», Эллис бил всех по голове Бодлером, и при

этом ему казалось, что все с ним согласны. Батюшков

и Эртель, впавши в мистический экстаз, к часу ночи,

заявили: первый — что грядет новый учитель, а вто­

рой — что мы «теургией» расплавим мир, что в этом

смысле вся Москва охвачена пламенем. Это было уже

сценой из «Балаганчика».

Тогда некий присяжный поверенный, равно дале­

кий от искусства, теософии и мистики, громким басом

воскликнул, представляясь, что и он чем-то охвачен:

«Господа, стол трясется...» *67

А. А., любезно светский, стал темнеть, каменеть.

Я почувствовал свою обычную боль от того, что все «не

так». Кроме того, мне было перед А. А. невыразимо

стыдно за москвичей (каждый в отдельности был ведь

и чуток, и тонок, а коллектив из каждого извлекал толь­

ко фальшивые звуки). Было больно и потому, что А. А.

имел двоякую атмосферу: атмосферу той тишины и глу­

бины, из которой веял розовый воздух, и атмосферу

жути, испуга и безнадежности, которая начинала дей­

ствовать вокруг него, когда он темнел и каменел.

В атмосфере, распространяемой им в такую минуту, ка­

залось, что все, все, все светлое погибло без остатка,

сгорело, провалилось в бездонную ночь. От этого мне

делалось особенно больно. Наконец, я видел, что «Бала­

ганчик» сердит Л. Д. и мучает Н. И. Петровскую, мучает

ее лично, мучает ее и за А. А., и за меня. Так каждый

из нас думал о другом, что он, другой, думает. Помню,

что А. А. вдруг вышел из своей оцепененности и с не­

обыкновенной, только ему свойственной мягкой жалостью

и любовью посмотрел на Н. И. Петровскую и стал вдруг

как-то активен. Так, когда мы предчувствуем горе, мы

сумрачны, а когда оно разразится, то лучшим из нас не-

* Через семь месяцев в этой квартире начались сильные ме­

диумические явления, и объявился спиритический кружок, в ко­

тором, если не ошибаюсь, приняли участие Н. И. Петровская,

С. А. Соколов, А. А. Ланг, Компов, Ребиков, В. Я. Брюсов. Спириты

были нам не интересны и казались просто нечистоплотными.

( Примеч. А. Белого. )

261

когда горевать: они спешат пособить горю. А. А. некогда

было, в этот вечер, отдаваться своей боли от нестроицы

всего этого безобразного вечера. Он спешил помочь мне,

действительно переживающему в этот вечер начало ката­

строфы всех былых чаяний о новой «орхестре», о но­

вой коммуне братски настроенных душ. Помню, когда мы

втроем вышли от «грифов» — А. А., Л. Д. и я (я про­

вожал их до Спиридоновки), мы говорили о вечере: Л. Д.

сердилась, а А. А. своими неуловимо нежными словами,

короткими фразами, улыбкой, переходящей в грустно-

юмористическую, буквально отходил меня. В этом внима­

нии к моему миру, ему во многом чуждому, сказалось

столько доброты, столько конкретной сердечности, наблю­

дательности, подлинного христианского братства, что,

чем более вникаю, тем более склоняю голову перед ним.

И как я был эгоистичен в то время: я видел лишь свои

идеалы, чувствовал лишь свою боль. А. А. я любил,

но из своего мира мыслей. Я видел его в «моем» и

не видел его в «его» собственном мире, где были свои

боли, свои тяготы и, быть может, гораздо более глубокие

сомнения. О, да; в отношениях между нами двоими я был

всегда эгоистом... Я приходил во второй половине москов­

ского месяца к Блокам чуть ли не каждый день, усажи­

вался в кресла и жаловался на свои неудачи и разочаро­

вания, читал стихи, высказывал свои упования. А. А,