символистов и идеалистов в одно стадо и тем подготовляя
«александрийский», синкретический период символизма,
он давал материал для статейных популяризаций непо-
пуляризируемого. В этом смысле роль Вяч. Иванова
огромна и в светлом и в темном смысле: с одной сторо
ны, он стоит как углубитель и обоснователь идеологиче
ских лозунгов декадентства и додекадентства, строя
мост к символизму через многих и давая материал «не-
символистам» считать себя «символистами»; становилось
265
нечто вроде знака равенства между театром и храмом,
мистерией и новой драмой, Христом и Дионисом, Бого
матерью и всякой рождающей женщиной, Девою и Ме
надой, любовью и эротизмом, Платоном и греческой
любовью, теургией и филологией, Влад. Соловьевым и
Розановым, греческой орхестрой и парламентом, русской
первобытной общиною и Новым Иерусалимом 75, левым
народничеством и славянофильством и т. д. С другой
стороны, роль Вяч. Иванова несомненна как роль отра
вителя чистоты воздуха самой символической среды —
она мало изучена.
Все эти причины, взятые вместе (космические, обще
политические, русско-общественные, кружковые), и вы
звали впечатление угасания зорь.
Я характеризую эту эпоху неспроста, а в духе сравне
ния А. А., который в предисловии к поэме «Возмез
дие» характеризует стихию России 1910—1911 годов,
ищет характеристики в разнообразных факторах общих
и индивидуальных. «Все эти ф а к т ы , — пишет он в пре
дисловии к третьей части п о э м ы , — казалось бы, столь
различные, для меня имеют один музыкальный смысл.
Я привык сопоставлять факты из всех областей жизни,
доступных моему зрению в данное время, и уверен, что
все они вместе всегда создают единый музыкальный
напор» 76. Все истинно философские культуры идут
именно этим путем. Таким путем шел Ницше, всматри
ваясь в культуру Греции. Таким путем идет ныне в Гер
мании замечательный Шпенглер *. Действительность,
даже биография А. А. необъяснима без фона ее строя
щих: ритма и перебоя, «музыкальных напоров», «шума
времени», вплоть до личных отношений. Шум времени
нас с ним свел, шум иного ветра развел одно время,
казалось бы, в разное, а на самом деле в подобное друг
другу. Шум времени 1910—11 гг. свел снова. Так наши
будущие расхождения с ним, расхождения в оценке со
бытий 1905—06 гг., были подготовлены одинаковым отхо
дом от эпохи 1900-го — 1902-го года, казалось бы, в раз
ные стороны, а на самом деле: с разных сторон мы встре
тились снова. Период с 1904-го до 1908 года был для
А. А. периодом «Нечаянной Радости», драмы «Снежная
маска», а для меня — «Пепла», «Кубка метелей»
* «Untergang des Abendlandes», «Socialismus Preussentum».
( Примеч. А. Белого. )
266
и «Урны». Его интересы к земле и к реализму, к пи
сателям-реалистам *, народнический стиль моего «Пепла»,
его «Снежной маски», моего «Кубка метелей» (лейтмо
тив — распыление прежнего, именно розово-золотого воз
духа) вели нас путем расхождения и подготовляли нас
к новой встрече в теме — Россия. (Тема стихов его
третьего тома и тема моих романов «Серебряный голубь»
и «Петербург».) Россию мы с ним любили особой лю
бовью. Одинаково начинаем мы с ним период времен
ного угасания зорь (ощущение «Пепла» и «болотного ту
мана», «Нечаянной Радости»), как одинаково начался у
нас период их возжигания.
Помню, что мне, и стихийно и биографически пере
жившему с болью период подмены зорь медиумизмом,
на письма мои и стихи к А. А., начинающиеся с крика
боли («Багряницу несут и четыре колючих венца...
не оставь меня, друг, не забудь»), А. А. ответил: «И ты
задул яркий факел, изнывая в душной тьме». Это —
«и ты задул» характерно. А. А. констатирует факт:
факелы задувались. И оттого-то впоследствии я с такой
необузданной злобою (не делающей чести мне) встретил
«Факелы» — сборник мистических анархистов: самое за
главие мне казалось пародией на задутые факелы уже
отошедшей, неповторимой, но и не прочитанной до сего
дня эпохи. Характерны строки из письма А. А., получен
ного мною именно в то время, 7 апреля 1904 года: «Мы
поняли слишком многое и потому перестали понимать.
Я не добросил молота, но небесный свод сам расколол
ся **. Я вижу, как с одного конца ныряет и расползается
муравейник, полный расплющенных сжатым воздухом
в каютах, сваренных заживо в нижних этажах, закручен
ных не остановленной машиной 78, а с другой стороны
нашей воли, свободы, просторов. И так везде расколо-
тость, фальшивая для самого себя двуличность, за кото
рую я бы отмстил, если бы был титаном, а теперь только
заглажу ее. Как видишь, я пишу несвязно, я окончатель
но потерял последнюю внутреннюю возможность точно
сти в окончательном. Не знаю ничего, но просто ясно
вижу розовую пену и голубой гребень волны, которая
меня несет, поэтому пронесет, а что дальше, опять
* См. статьи в «Золотом руне» 1907—1908 годов. ( Примеч.
А. Белого. )
** Намек на строчки из моих стихов 77. ( Примеч. А. Белого. )
267
не знаю... Мне кажется, я могу сказать тебе окончатель
но о тебе самом — ты не умрешь. Представь себе, я,
должно быть, знаю это всегда. Иногда я вдруг сознаю
в твоем существовании большую поддержку. Письмами,
подобно твоему последнему, ты схватываешь меня за
локоть и кричишь: не попади под извозчика, а из
возчик — В. В. Розанов — едет, едет день и ночь с тря
сущейся рыженькой бороденкой, с ямой на лбу (как
у Розанова). Выйдя вчера ночью от Мережковских, я по
думал: мы с Борисом Н и к о л а е в и ч е м , — но все-таки я не
знаю, что же с тобой теперь, и едва ли пойму». Этот не
уверенный тон письма точно отображает неуверенность
наших тогдашних переживаний.
Помнится мне, что последним моим стихотворением
этого периода было стихотворение «Безумец» («Я не
болен, нет, нет»), а через короткое время я написал
«Тройку», «Аргонавтов», «Я бросил грохочущий город
на склоне палящего дня» 7 9 , — т. е. реалистические стихо
творения, где встает серенькая природа средней России.
А. А. писал, что «фиолетовый запад гнетет, как пожатье
десницы свинцовой» 80, и ряд стихотворений, открываю
щихся его знаменитой «Осенью» — «Битый камень лег
по косогорам, скудной глины желтые пласты...» 81 (сти
хотворение, написанное в период «Нечаянной Радости»
и сперва там напечатанное). В стихотворении есть строч
ка: «нищий, распевающий псалмы». Вот подлинный лейт
мотив, соединивший нас в ощущении, что-то недопонято,
что-то не введено в жизнь, что-то обмануло: «Арго»,
взмахнув золотыми крылами, опустился с «безумцем»
в сумасшедший дом («я не болен, нет, нет»), откуда
безумец бежал («я бросил грохочущий город»), забродил
по России с ворами и босяками, совершенно нищий (тема
« П е п л а » ) , — но эта тема весной 1904 года еще лежит
в подсознании.
Помнится, в апреле 1904 года я проводил время
с Э. К. Метнером в Нижнем-Новгороде; там встречались
с А. П. Мельниковым * и много беседовали на темы
о сектантских и религиозно-философских интересах рус
ского общества. Э. К. восхищался стихами Блока, но не
раз мне говорил, что некоторые стихотворения эпохи
«Прекрасной Дамы» носят в себе стихию хлыстовства,