маскою, под которой пытливый ум большого человека

высматривает себе стези и пути, нащупывая эти стези

на всех путях жизни. В. Я. Брюсов в то же время был

единственный из поэтов, усиленно интересовавшийся

магией, оккультизмом и гипнотизмом, не брезговавший

никакою формой их проявления, одинаково склоненный

перед Агриппой Неттесгеймским, им изображенным в ро­

мане «Огненный ангел», посещавший усердно сомнитель­

ные спиритические кружки, пробуя свои силы, может

быть и практически, где можно, «гипнотизируя» (в пере­

носном и буквальном смысле). Он порою казался нам

тигром, залегающим в камышах своего академизма, что­

бы неожиданным прыжком выпрыгнуть оттуда и пред­

стать в своем, ином, как казалось, подлинном виде:

«черным магом». И подобно тому как я, только что на­

писавший статью о теургии, считал, что поэзия должна

284

стать теургией, т. е. божественной и жизненной одновре­

менно, так этому направлению должно было противо­

стать другое пресуществление поэзии — в «черной магии».

К декадентству, как к таковому, мы все относились отри­

ц а т е л ь н о , — считали, что под маскою декадентства крепли

«черные силы» задекадентовской линии магической поэ­

зии, которая была нам так враждебна, которой яд вына­

шивал жизненно Брюсов под личиной измеряемых и

точно взвешиваемых форм. В этом смысле Брюсов

был для нас всех магом, для одних в серьезном смысле,

для других в аллегорическом: недаром А. А. назвал его

раз мне: «великий маг моей земли». Да, Брюсов в эти го­

ды считался определенно «великим» мною и С. М. Со­

ловьевым. А. А., любя поэзию Брюсова, так таковую,

допуская магизм ее, однако никогда не переоценивал

Брюсова, провидя в Брюсове скончавшегося лет один­

надцать до физической кончины А. А. 95, и потому-то

фраза «а все-таки В. Я. математик» в то время озна­

чала одно: маска форм приросла к Брюсову настолько,

что все иное живое под ней, чем бы оно ни было, хотя

бы магическим ядом, есть лишь «аллегория формы».

Математиком же назвал А. А. Брюсова, если не оши­

баюсь, под впечатлением моего рассказа о нем *. Дей­

ствительно, своеобразная точность выражений Брюсова

того времени не раз обращала мое внимание. Я помню,

что я возмущался однажды избиениями студентов в Моск­

в е , — В. Я. сказал: «Да, это печально, но вспомните, что

проделывают теперь на войне: на войне, Борис Николае­

вич, прокалывают, т. е. вводится штык в тело, сначала

прокалывается верхняя одежда, потом нижняя, потом

штык холодный касается тела, потом прокалывается ко­

жа, потом прокалывается брюшина, кишки, и штык вво­

дится внутрь». С. М. сделал открытие: да ведь Брюсов —

«математик»: он все измеряет и взвешивает. Действи­

тельно, В. Я. однажды воскликнул: «Я ужасно люблю

все, что касается математи ти». Такое восклицание Брю­

сова «математи ти» стало для нас своего рода словечком.

Поэтому выражение А. А. о том, что Брюсов «только

* В 1903 году, когда мы с С. М. были у В. Я. Брюсова, он

нам однажды объявил: «Завтра я ложусь на операционный стол

и предаю мое тело сверлам и пилам» — ему должны были делать

операцию, продолбить что-то в верхней челюсти. С. М. много

смеялся по этому поводу, отмечая стиль выражений — точный и

измеривающий. ( Примеч. А. Белого. )

285

математик», было, собственно говоря, безапелляционным

приговором течению, которое в то время многие из нас

преувеличивали, хотя бы в том смысле, что ждали вы­

хода из него опаснейших для наших чаяний врагов (вра­

ги оказались лишь «мелкими бесами»).

Так А. А. окрашивал одной фразой свое отношение к

тому или другому философскому, религиозному или эсте­

тическому вопросу, а я бессознательно давал ему повод

к окраске, проталкивая перед ним различные ткани из

теорем, утопий и домыслов. Отсюда явствует, что он был

для меня в то время своего рода окраской моих устрем­

лений, давая мне оценку и импульс. Я считал себя «тео­

ретизирующим для внешних» то, что жило сокровенно в

его глубине. И тут-то вот натолкнулся я на невероятное

молчание Блока. Забегая вперед и строя схемы в пункте

переживаний, неясных А. А., в пункте, где у него про­

исходил молчаливый конфликт с пониманием зорь, кото­

рые ему так недавно светили и относительно которых по

закону внутреннего развития он уже себя ощущал не

«герольдом» будущего, а «нищим, распевающим псалмы»,

характерно: среди отметок А. А. к моим «Запискам чу­

дака» (№ 2 и 3) 96 отчеркнуты слова о вредности и не­

желательности закрывания схемами мысли еще не став­

шего ясным духовного переживания. Всем существом сво­

им А. А. уже стоял на этом. Он делал различие между

миром душевным и миром духовным и, признавая зави­

симость первого от второго, хотел испытать качество пер­

вого вторым. Он был духовно одинок. Я — тоже. Но он

сознавал это, а я — нет или старался делать вид: нет.

Я протягивался к душевности, я разводил туманы душев­

ности, я погрузился без остатка в ту прекрасную атмо­

сферу, которая господствовала между всеми нами тогда

и которая не удовлетворяла уже А. А. Он бессознательно

волил к общности душевной, построенной на встрече

сокровеннейших духовных переживаний и выведенных

оттуда. Мы довольствовались глубинами душевных пере­

живаний, где господствовала уже «Незнакомка» вместо

«Прекрасной Дамы», Зари, Купины. И тут я наталкива­

юсь на толчки, исходящие извне неведомого духовного

мира А. А., который после того, как все было между

нами сказано, понято без слов, вдруг темнел и грустнел,

и порою казалось, что чем радужнее и дружнее было нам

вместе, тем черней и безысходней вдруг порой на мгно­

венье становилось ему. И я переживал это как испуг:

286

я думал: чего Блок пугается? Признаюсь, раз промельк­

нула у меня малая мысль: подлинно ли светел Блок?

И у А. А. бывали такие минуты колебаний во мне: пом­

ню, что С. М. Соловьев впоследствии передавал мне, как

Александра Андреевна ему признавалась о словах А. А.,

обо мне им сказанных вечером после одного из тех не­

передаваемо близких сидений, когда мне казалось, что

всем так светло, когда я и сам казался себе светлым и

д о б р ы м , — А. А. с сомнением, даже с испугом сказал обо

мне: «Кто же он такой, не пьет и не ест?» Этим «не

пьет и не ест» хотел он подчеркнуть ему казавшийся

аскетизм моих устремлений или, вернее, форсированную

чрезмерность моих устремлений, обреченных для А. А.

на крах, ибо, по моим наблюдениям, А. А. считал меня

отнюдь не «глашатаем» истины и путей, а человеком в

истинном, конкретном смысле обреченным на все челове­

ческие слабости, не принимающим этих слабостей теоре­

тически и уже впавшим в ему невидные человеческие

слабости. Он видел горькое разочарование мое в том, что

было для меня «каноном спасения», разочарование, спо­

собное внести сумятицу и путаницу для всех нас именно

на тех путях, на которые я приглашал как бы вместе

А. А . , — т. е. на путях «синего ока», о котором он ска­

зал: «Не увидишь синего ока, пока не станешь сам как

стезя». Своим недоумением обо мне «не ест и не пьет»

он хотел высказать мысль: «Неужели он стал как сте­

зя» — а это значило: «Неужели он серьезно думает, что

он стал как с т е з я , — он горько ошибается». На эту мою

ошибку и хотел повернуть меня порой А. А., как на на­

шу общую ошибку, ибо он видел, что С. М. ошибается в