с вокзала — она отправилась к своей подруге, я к знако
мому офицеру, гостеприимно предоставившему мне у себя
в квартире приют. Проживал он в казармах лейб-гвардии
Гренадерского полка на Петербургской стороне. Я с боль
шой готовностью согласился на это гостеприимство: в том
же доме, чуть ли не в том же каменном проходе находи
лась и квартира отчима А. А., полковника лейб-гвардии
Гренадерского полка. Возможность видеться с Блоками,
жить рядом с ними особенно привлекала меня.
Помнится, как поразил меня вид улиц: еще на Нико
лаевском вокзале парикмахер, бривший меня, сообщил,
что сегодня все рабочие пойдут к царю с требованием их
принять, что они правы, что дольше жить так нельзя.
Тон этих слов лежал на в с е м , — на том, как прохожие
оглядывали друг друга, чувствовалось что-то чрезвычай
ное; полиции нигде не было видно; отряды солдат, по
скрипывающие по морозу, тащились с походной кухней,
дымя в мороз. Все это поразило меня на Литейном мосту.
Наконец, я был в Гренадерских казармах. Отыскав квар
тиру офицера, я узнал от денщика, что помещение мне
готово, но что их высокоблагородие и з в и н я ю т с я , — они на
службе. Казармы, как тотчас же я узнал, были п у с т ы , —
полк был отведен и расставлен в виде небольших отрядов
по всему Петербургу. Умывшись с дороги, я тотчас же
отправился к Блокам и нашел их всех (Александру Ан
дреевну, А. А. и Л. Д.) в сильном волнении. Я не запом
нил, как мы встретились — А. А. провел меня в столовую
к завтраку, и я попал в цепь разговора о петербургских
событиях, сильно волновавших Блоков. А. А. и Алек
сандра Андреевна были в революционном настроении.
Александра Андреевна беспокоилась за мужа, вынужден
ного долгом службы защищать какой-то мост и вместе
с тем с глубоким отвращением относившимся ко всем
видам репрессий *. Александра Андреевна беспокоилась,
придется или не придется Ф. Ф. встретиться с рабочими.
А. А. более волновался тем, что будут расстрелы, и вы
ражал свое возмущение и негодование по адресу прави
тельства, превращавшего манифестацию в восстание. При-
* Франц Феликсович Кублицкий-Пиоттух от всего нашего с
ним общения оставил впечатление нежнейшего, чуткого, прекрас
нейшего человека, деликатного до щепетильности; он и ходил и
сидел с таким видом, будто боялся невзначай обидеть кого-нибудь
или задеть что-нибудь. ( Примеч. А. Белого. )
294
ходили смутные слухи о том, что огромные толпы рабо
чих шли к царю, что были уже столкновения. Я недолго
пробыл у Блоков, отправился к Мережковским, у которых
застал целую ассамблею людей, волновавшихся события
ми. Были точные известия о расстрелах, слухи о смерти
Гапона. Помню, что у Мережковских я застал философа
студента Смирнова, Е. Г. Лундберга (с которым мы гово
рили о хаосе), приехал с <баррикад> Васильевского остро
ва Минский и рассказал точно о происходящем. Помню,
после обеда мы втроем — Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус
и я — отправились к Д. В. Философову и оттуда по
пали на знаменитое ныне собрание Вольно-экономиче
ского общества, где обсуждалось положение вообще Пе
тербурга, раздавались призывы к вооружению, деланию
бомб и указывалось, что движение в Петербурге револю
ционное, а отнюдь не поповское. Общее впечатление этого
собрания — растерянность перед неожиданным размахом
событий. Помню, что Мережковский исчез куда-то *.
Я остался один. В этой пестроте и шумихе я встретил
К. И. Арабажина (отдаленного свойственника) и чуть-
чуть не решил переночевать у него. Помню, как сквозь
туман, появление взволнованного Горького и переодетого
бритого Гапона, которого тогда никто не узнал и кото
рый хриплым голосом восклицал: «Нам нужно воору
жаться!». В этом смятения и шуме я потерял из вида
К. И. Арабажина и не помню, как очутился на темных,
пустынных улицах Петербурга, не охраняемых полицией,
полных зловещей тьмы. Только багровые вспышки кост
ров на морозе и тяжелая поступь патрулей нарушали ти
шину. Кое-как добрался я до Гренадерских казарм и на
шел их запертыми. Часовые не пропускали меня. Напрас
но я указывал на то, что остановился у офицера — я был
отрезан от казарм, и мне предоставлено было провести
ночь, блуждая по морозным улицам Петербурга. Вдруг
появился обход с офицером, которому я и объяснил свое
положение. Этот офицер оказался полковником Коротким,
в будущем, кажется, московским полицмейстером или чем-
то в этом роде, снискавшим себе печальную известность
в Москве. Короткий весьма ажитированно заявил мне:
«Хорошо, я вас пропускаю, но, помните, казарма пуста,
* Д. С. Мережковский был с каким-то присяжным поверенным
делегирован закрывать Мариинский театр в знак национального
траура. ( Примеч. А. Белого. )
295
к ней идет толпа рабочих, и, впуская вас, я должен вас
предупредить, что вы подвергаетесь всем опасностям воз
можной осады». С этим напутствием он меня пропустил,
и я, перегруженный впечатлениями дня, наконец добрал
ся до своего вынужденного обиталища, которое уже то
гда, ввиду своего настроения, решил покинуть, перебрав
шись в квартиру Д. С. Мережковского, который гостепри
имно предоставил мне свою спальню. Нисколько не бес
покоясь об ужасах возможной «осады», я проспал как
убитый и на другой день уже с утра очутился у Блоков,
где рассказал обо всем виденном и слышанном, вплоть
до последнего инцидента с Коротким. Тут А. А. улыбнул
ся тою шутливою улыбкою, которая ему была свойствен
на, и сказал мне: «А знаешь, он трус — вчера вечером
он устроил переполох, бегая по офицерским квартирам
и пугая офицеров и их семейства ужасами «осады».
И разговор перешел на мне знакомого офицера, которого
я знал с детства и который принадлежал к семейству,
отличительной чертой которого была «импровизация». От
крылся один миф этого офицера об имении с оранжерея
ми, которого будто бы обладателем он был, имении, в ко
тором я живал и которое не имело никакого отношения
к офицеру. Мы с А. А. весело шутили на этот счет.
Александра Андреевна выглядела спокойнее: ее мужу не
пришлось пока участвовать в столкновениях войск с ра
бочими, его отряд стоял в этом смысле в благонадежном
месте. Тут же я познакомился и с супругом Александры
Андреевны: это был худой, некрасивый военный с пре
краснейшими глазами. Он скромно появлялся за стол,
скромно садился и молча выслушивал наши полные не
годования речи. Я помню, что я старался быть умерен
ным, входя в трудное, щекотливое положение Франца
Феликсовича, а А. А. наоборот: выражался кратко, резко
и беспощадно вплоть до несочувствия лицам, вынужден
ным хотя бы грубою силою поддерживать правительство.
Помнится, мне было жаль бедного Франца Феликсовича.
Вообще я заметил в А. А. некоторую беспощадность к
его трудному положению в ту эпоху.
Эти первые дни моего пребывания в Петербурге я ма
ло воспринимал общение с А. А. Мы все переживали со
бытия этих дней, толковали об арестах знакомых, о пере
менившемся отношении к царю со стороны тех, кто девя
того января еще сочувствовал самодержавию. Кроме того,
я был слишком занят все увеличивающейся близостью с
296
Мережковскими. У них я жил, проводя ночи напролет в
непрекращающихся разговорах с З. Н. Гиппиус на рели
гиозно-философские темы у ее камина, помешивая желез