Незнакомка 7, — дает вид в одну сторону на блестящий

город, в другую — на фабрики. По казенным лестницам и

коридорам я пробегал к высокой казенной двери, за кото­

рой открывалась квартира полковника Кублицкого-

Пиоттух, мужа Александры Андреевны, матери Блока, и в

этой квартире — две незабвенных комнаты, где жил Блок.

Я их помню наизусть.

Первая — длинная, узкая, со старинным диваном, на

котором отдыхал когда-то Достоевский, белая, с высоким

327

окном; аккуратный письменный стол низкая полка

с книгами, на ней всегда гиацинт. На стене большая

голова Исадоры Дункан, Монна Лиза и Мадонна Несте­

рова. Ощущение чистоты и молитвенности, как в церкви.

Так нигде ни у кого не было, как в этой первой ком­

нате Блока. Вторую я не любил — большая, с мягкой

мебелью, обыкновенная.

Навстречу выходил Блок, в длинной рабочей куртке

с большим белым воротником, совсем не студент, а флорен­

тинец раннего Ренессанса, и его Прекрасная Дама, тоже,

как со старинной картины, в венецианских волосах.

Потом переходили в гостиную и столовую. Приходили

Андрей Белый и Евгений Иванов, Татьяна Гиппиус. За

чаем начиналась беседа, читались стихи. О чем говорили?

Некоторые темы помню: о синтезе искусств, о пути

«a realibus ad realiora» * — по позднейшему термину Вя­

чеслава Иванова. Я участвовал и понимал, поскольку

беседа была общей, поскольку говорили и Евгений

Иванов, и Александра Андреевна. Но вдруг Белый и Блок

уходили в туман и, уставившись друг на друга, подолгу

говорили о чем-то своем, словами обыкновенными, но

уже ассоциированными с особыми, им одним понятными

переживаниями. Рождался мир образов, предчувствий,

намеков, соответствий — та музыка слов, откуда вышли

и «Симфонии» и все метаморфозы Прекрасной Дамы.

Потом опять шли в белую келью и поздно расходились.

Чудесно было бежать далеко домой по ночному городу

с горячей головой.

Блок и тогда был чутким критиком. Я уверен, что он

никогда и никого не оттолкнул из осаждавших его бес­

численных начинающих поэтов. Я писал тогда еще совер­

шенно дрянные детские стихи и никому, кроме Блока, и

нигде, кроме как у него, их не читал. И такого прямого

и нежного толчка к развитию и творчеству, как от косно­

язычных реплик Блока, я никогда и позднее не имел,

даже от самых признанных критиков — от них всего

менее. И чрезвычайно тонко вселил он в меня благотвор­

ный скепсис к редакциям и уверенность в важности

своего личного пути для каждого, когда я стал посылать

стихи в редакции и их решительно нигде не брали

в печать. Сам Блок уже напечатал свои стихи в «Новом

пути». Помню, как я бегал в Публичную библиотеку

* От реального к реальнейшему ( лат. ) .

328

читать лиловые книжки. Помню, как в университете

Блок торжественно мне передал первую свою книжку

с ласковой надписью — «грифовское» издание с готи­

ческим рисунком на обложке, который я тут же опроте­

стовал, как ложь и несоответствие. Для литературного

университета книжка была праздником. Молодежь дога­

далась о ее значении раньше, чем критика. Я упорно мно­

гого не понимал и требовал объяснений непонятных мест,

совсем как знаменитые критики того времени. Блок

ничего объяснить не мог и только улыбался своей безмя­

тежной и каменной улыбкой греческой статуи.

Для него тогда был первый трудный период. К выхо­

ду книги уже определился раскол в его центральном об­

разе, и небесные черты Девы, встреченной в храме, уже

болезненно искажались, подготовляя образ Незнакомки.

Райская чистота первых видений уже столкнулась с ми­

ром фабричных перекрестков. Поставленные в первой

книге теза и антитеза расширялись и раздирали поверх­

ностный синтез последнего стихотворения книги 8. Все

юношеские муки мысли, ставшие известными только те­

перь, по недавно обнародованным стихам периода до Пре­

красной Дамы, обнажались под первыми проблесками уже

шедшей революции. Блок Прекрасной Дамы уже тогда

спорил с Блоком «Двенадцати». И этот внутренний спор

приходилось выдерживать ему и вести одному, потому что

литературное болото «Нового пути» и немного позднее —

«сред» Вячеслава Иванова старалось закрепить, зафикси­

ровать, сделать стилем Блока только тезы, Блока мистики

деревенской церкви. В обоих лагерях критики, как шипя­

щей, так и кадившей, не было ни одного голоса, который

оценил бы и двинул Блока антитезы, Блока фабричных

перекрестков. Теперь это может быть ясно в с е м , — тогда

это никому не было видно, и если Блок пришел к «Две­

надцати» — в этом его личный подвиг, в этом его вели­

чайшая победа над мещанской средой, засасывавшей то­

гда его первоцвет так же, как теперь засасывается его

память.

3

Тревожный, ищущий, обворожительно кроткий, встре­

тил Блок Пятый год. Помню, как Любовь Дмитриевна с

гордостью сказала мне: «Саша нес красное знамя» — в

одной из первых демонстраций рабочих 9. Помню, как

329

значительно читал он стихотворение, только что написан­

ное, где говорится о рыцаре на крыше Зимнего дворца,

склонившем свой меч 10. Бродили в нем большие замыс­

лы. Он говорил, что пишет поэму — написал только от­

рывок о кораблях, вошедший в «Нечаянную Радость» 11.

Эта зима, с черными силуэтами детей, подстреленных

9 января на деревьях Александровского сада, с казачьими

патрулями, разъезжавшими по городу, была для него

зимой большого творчества, давшего позднее «Нечаянную

Радость», основные темы которой зрели тогда. Прилив

сил, освеженное чувство природы, детски чистое ощуще­

ние цельности мироздания дал Блоку Пятый год. Летом

он увидел болотного попика 12, бога тварей, что было

большой дерзостью тогда. Долго искал он объединяющего

названия для новой книги. Помню, Белый, на узеньком

листике, своим порхающим почерком набросал около де­

сятка н а з в а н и й , — было среди них: «Зацветающий по­

сох» 13. К выходу книги Блок остановился на «Нечаян­

ной Радости». Но гибель революции Пятого года и свя­

занный с ней расцвет мистического болота не дал всем

этим исканиям развернуться в полнозвучную песню. Все

же эта книга остается единственной книгой радости Бло­

ка. Дальше пошли пытки и голгофы.

К этому периоду относится время наибольшей моей

дружбы с ним. Я жил в Лесном. Блок умел и любил гу­

лять в лесу, на окраинах. Мы ходили весной через

Удельный парк, к Озеркам, зеленый семафор горел на

алой заре. Летом мы опять переписывались. Мужествен­

но-здорового, крепкого, деревенского много было в Блоке

этого периода. Мистическая дымка первых дней отлетела

от него, тревога и хмель снежной ночи 14 еще не нахлы­

нули. Он еще не думал о театре, родившемся из его раз­

двоенности. Северная сила была в нем, без неврастении

Гамсуна, без трагедий Ибсена. Была возможность Блока,

нигде не узнанного, каким он был бы, если бы Пятый

год был Семнадцатым. Была возможность могучего сдвига

таланта в сторону Пушкина (от Лермонтова — властите­

ля ранних дум Блока) и Толстого (от Вл. Соловьева, со­

знательно взятого в вожди в первый период). Этого Бло­

ка выявить и высвободить нужно, чтобы понять огромный

запас сил, с каким он совершил свое нисхождение в про­

вал между Пятым и Семнадцатым годами. Но история

готовила ему другую судьбу. Реакция убила его Соль­

вейг 15 и от музыки зеленого леса привела его к арфам